Ермак

Вокруг безграничная, безлюдная равнина, похороненная под снегами, застывшая под неслыханно жестоким морозом, от которого захватывает дыхание. И как только Ишбердей находил дорогу и угадывал, где таятся стойбища? В них казаки обогревались, отсыпались после холода и беспрерывного укачивания.

У истока реки — чум, от него прилетел горьковатый дымок, послышались крики пастухов. Ишбердей оповещает:

— Олешки! Много олешек! Эй-ла!

Обоз сворачивает к стойбищу. Где-то совсем близко стучит топор. Большая река — льдистая, ровная дорога, а по сторонам оснеженные ели. В темном небе играют сполохи. Светло; яркие цвета неуловимо переливаются один в другой.

Обоз остановился. Ишбердей соскочил с нарт.

— Иди, иди, казак. Тут добрая люди! — позвал он Кольцо.

Гостей окружают старики с морщинистыми лицами, женщины. И каждый говорит казакам:

— Пайся, рума, пайся! — Здравствуй, друг, здравствуй!

По их приветливым лицам угадывает Иванко, что казаки — желанные гости. Ишбердей с улыбкой говорит Кольцо:

— Гляди, тут самые красивые женщины и девушки, не обижай их.

Расталкивая толпу, на Иванку взглянула смуглолицая хохотунья. Она призывно смеется ему в лицо:

Он совсем белый! Может быть слабый! — говорит она и приглашает в свой чум. — Идем к нам.

Ишбердей тут как тут, подмигивает девушке:

— Казак силен! Он вача-великий стрелок. Бьет летящую над головой птицу и быстро убегающего зверя.

У девушки зарумянилось лицо. Пухлые губы суживаются в колечко, из которого вырывается один-единственный звук удивления:

— О!..

Смуглянка восторженно смотрит на лихого Иванку. У нее слегка косоватые, но очень приятные глаза. Казак не утерпел и смело прижал девушку к себе:

— До чего же ты хороша, милая!

Ишбердей и старики рассмеялись:

— Можно, можно… Она девушка…

Сильно заколотилось сердце у Иванки! Он взял ее за руки и пошел с ней к темному чуму, из которого вился дымок.

— Как тебя звать? — спросил Иванко по-мансийски.

— Кеть, — ответила она и еще крепче сжала руку казака.

Больше Иванка не знал слов ее языка. Ему многое хотелось сказать ей, и он на разные лады повторял лишь одно слово, придавая ему разные ласковые оттенки.

— Кеть… Ке-е-ть… Кет-ть… — говорил Иванко, теплым взглядом лаская девушку. Он любовался этой, словно отлитой из бронзы, ладной красавицей.

Она засмеялась и ткнула ему в грудь пальцем. Кольцо понял и сказал:

— Меня звать Иванко. Иванко!

— Ванко… Ванко… — подхватила она, радуясь как ребенок.

Взглянув на игру сполохов, она что-то сказала Кольцо. Он обернулся к Ишбердею.

— Говори, что сказано?

— Она говорит — там край неба, — показывая на сияние, перевел князец. — Но с тобой она не боится идти хоть на край земли.

Казак взглянул в радостное лицо девушки, вздохнул и ответил:

— И я с тобой пошел бы до самых сполохов, пусть сожгут меня, да спешу, к русскому царю тороплюсь.

Она не поняла, но еще крепче прижалась к плечу казака.

Вошли в чум. Из-за очага поднялся крепкий, плечистый охотник-манси. Он поклонился казакам и что-то крикнул Кети.

Она засуетилась, добыла мерзлой сохатины, стала строгать ее, напевая по-своему и поглядывая на Иванку.

Ишбердей жадно ел сохатину и хвалил:

— Илгулуй-вача и большой пастух. Олешек у него много-много. Сколько звезд в небе. Чохрынь-Ойка оберегает его стада от волков и злых духов…

Лицо у Илгулуя длинное, с резкими чертами. Он держится с достоинством, в руках у него «лебедь», и он говорит по мансийски Ишбердею:

— Гости-хорошие люди. Они понравились моей дочери Кети. Я зарежу им молодую важенку и напою их горячей кровью…

Илгулуй тронул струны «лебедя» и протяжно запел. Иванко встрепенулся, — в песне он услышал знакомое, родное слово — «Ермак». Оно не раз повторялось в лад звукам. Ошеломленные, взволнованные, казаки безмолвно слушали пение охотника.

Сполохи погасли в небе. Синие огни колебались в очаге. Лицо Кети стало задумчивым.

— О чем пел вача? — спросил у Ишбердея Иванко, когда смолкла игра на «лебеде».

Князец торопливо проглотил большой кусок сохатины, омоченный горячей кровью, и перевел:

— Он сказывал, что много ходил по лесам и плавал по рекам. И везде выходили родичи и сказывали: «Конец хану Кучуму! Его руки не протянутся больше к олешкам манси. Пришел на Иртыш богатырь и привел сильных русских. Они побили хана и мурз и сказали мне — ты человек!».

Иванко поклонился Илгулую:

— Спасибо, друг.

Хозяин чума сказал Кети:

— Ты давай гостю лучшие куски!

Востроглазая Кеть просила Иванку:

Ешь, много ешь! Сильный был, станешь сильнее!

Казаки насыщались, пили взятый с собой мед, и вогулов поили. От пытливых глаз Кети Иванке и сладко, и грустно. Не утерпел и запел свою любимую песню:

Как на Черный ерик, да на Черный ерик

Ехали татары-сорок тысяч лошадей…

Казаки дружно, голосисто подхватили:

И покрылся берег, ой покрылся берег

Сотнями порубанных, пострелянных людей…

С дрожью в голосе, с тоской, хватающей за сердце, Иванко разливался:

Тело мое смуглое, кости мои белые

Вороны да волки, вдоль по степи разнесут,

Очи мои карие, кудри мои русые

Ковылем-травою да бурьяном порастут…

И опять казаки разудало подхватили:

Любо, братцы, любо! Любо, братцы, жить!..