Ермак

— Станишники, аль, я вместе с вами к Астрахани не ходил? Кто по горячему палу шел без воды пять дней? Кто мстил за слезы русские? А кто все предал? Я что ли? Ермак? Иванко Кольцо? Дешево расценили, мы не продажные.

— Не продажные! — поддержал Савва. — Мы волей избрали их атаманами!

В круг напористо протолкался Ерошка — солевар с белесыми бровями. Ростом малый, а сильный и злой. Схватил с головы шапку — и оземь:

— На грабеж, что ли, шли? И кого грабить? Татарские мурзаки с ордой налетают на Русь и бьют. Кого бьют? Мужиков, женок, ребят малых наших. Строгановы за крепкими стенами отсидятся! Нет, родимые, мы с Камы тронулись вольности искать. Триста лет мы в татарском ярме ходили, сбросили его. Дале идти надо, на простор…

— Долой его!.. На Волгу, на Дон радости хлебнуть, родной сладкой водицы испить!

Грудь с грудью сошлись, кругом взбешенные лица. Ерошка-солевар кричал обидчику:

— Привык жировать с кистенем на разгульной дороге. А ты попробуй трудом помозоль руки! Чую, Ермак на светлую дорогу тянет. И куда ты на Русь пойдешь, пустая головушка? Против течения тебе скоро не выгрести, а тут Тавда станет! На Камне, чай, на горах снег скоро ляжет!..

— Не слушай его, уговорщика, браты! — злобился Петро Копыльце. — Подай нам сюда атамана. Кто наших на Серебрянке в прорубь пометал? Он — жильный зверюга! Его самого в куль да в омут!

— Где он? Пусть сунется. Я первый его саблюкой по башке!

— А ну-ка, ударь! — осадил буйного властный голос. Ермак сильным движением раздвинул толпу, выхватил из ножен тяжелый меч.

Горлопаны шарахнулись в стороны: вот крякнет и пойдет крестить булатом! Атаман взялся за лезвие и рукоятью протянул меч Копыльцу:

— Эй, удалой, сорви-башка, руби голову своему атаману!

Петр Копыльце побледнел, стоял опустив руки.

— Ну, чего же притих? — громовым голосом спросил Ермак. — Али слаб разом стал?

— Да что ты, батька? — пролепетал Артемка. — Да нешто мы… Так только, покуражились. Аль такого николи не бывало на казачьем кругу?

Атаман бросил меч в ножны и отвернулся от смутьяна.

— Казаки! — обратился он к вольнице. — Я выбран громадой и веду войско, а не баранье стадо. Что губы распустили, из-за чего перегрызлись? Атаманы, сотники в спорки схватились, в муть гущи подбавили. Где ваша воинская рука? — гневным взглядом Ермак повел по толпе.

Казаки притихли, понурясь стояли младшие атаманы и сотники.

— Слухай меня, войско! Вот крест святой, — Ермак перекрестился. — Или пойдете, как воины, или всех до одного смутьянов на осине перевешаю! Не дам русские хоругви позорить, над воинской честью надругаться. Войско! Все слухайте: за трусом смерть приходит! Уходить отсель, когда полцарства повоевали и до Кучума рукой подать… Да что вы, шутки шутковать? Погибели хотите? Надо вершить до конца затеянное! Не о себе пекусь, об отчизне, о каждом из вас. И куда отходить? На старой дороге — бесхлебье, а по новой — по Тавде — не выходит. Дуроплясы только могут звать на белую гибель. Морозы, горы, и нет пути в эту пору. И пристало ли унывать нам, коли бьем ворога? И ведомо вам, что не все Кучуму преклонны. Есть народы, что чают избавиться от хана…

Иванко Кольцо согласно кивал головой: «Что скажешь против слова батьки? Правда в ней!». Незаметно толкнул Савву в бок:

— Притихли люди, пробрало?..

— Проберет, — тихо ответил поп. — Умеет; не мытьем, так катаньем… Так и надо, коли взялся за гуж!

Ермак продолжал:

— Выбран я коренным атаманом. Чуете?

— Чуем! — в один голос отозвалась дружина.

— И говорю я вам — волен я в ваших жизнях. Помысли ваши и мои едины пусть будут: идти на Кучума! Атаманы и сотники, в походе не грызутся воины! Дружина сильна единодушием. Тот, кто нарушил воинскую клятву, вносит смуту и шатость, того, не мешкая, всенародно казнить. Пусть знает каждый, что его ждет за измену! И еще говорю вам — утром плывем дальше, на восход. Будет так, как сказано!

Копыльце завыл, как волк в морозную скрипучую ночь. Его и других сомутителей повязали и увели в лес. Никто не перечил.

Иванко Кольцо подумал взволнованно: «Страховито! Батько кровью умывается! — И тут же себе ответил: — А как иначе? Пусти повод — разбредутся».

На синем рассвете погасли костры. Дружина убралась в струги. Подняла паруса и поплыла по желто-мутному Тоболу к буйному и широкому Иртышу.

В улусах — тишина, пусто. Откочевали татары на пастбища, а вогулы и остяки бродили по лесам. На привалах конопатили струги, смолили. Кормщик Пимен всем верховодил. У каждого струга свое имячко, и его ласково называл старик.

Ертаульный струг звался «Молодец». У него бок помят, — новые тесины ставили. У «Дона» течь открылась — конопатку сменяли. Чинили паруса, продырявленные стрелами. Много стругов — сотни забот. Матвей Мещеряк за добром следил, чтобы не подмокло, не сгинуло; казаков распекал за нерадивость. Дни стояли жаркие, безоблачные.