Ермак

— Тут поджидает, — тихо шепнул он и постучал. — Ты иди, а я тут посторожу. Вот моя местина, — показал он на лавку, покрытую войлочной кошмой. — Тут и стерегу нашего батюшку.

В небольшой горенке перед киотом мерцали лампады. Невозмутимая тишина наполняла царский покой. Иван Васильевич сидел в кресле, устало склонив голову. Бледное лицо его оживляли большие быстрые глаза. На царе — желтый становой кафтан, стеганный в клетку и подбитый голубым шелком. Восемь шелковых завязок с длинными кистями висели вдоль разреза. Всех устрашающий посох стоял прислоненным к стене, а колпак, украшенный редким изумрудом, лежал на столе.

Иван Васильевич приветливо улыбнулся вошедшему:

— Ну, вот и свиделись. Будто угадал ты мои думки, давно поджидал вестей из сибирской стороны. Борзо перечил Кучумка… Худо, знать, ему приходится, коли вспомнил о нас, бедных! — горькая усмешка прошла по тонким губам Грозного. — Татары всегда хитрили перед Русью, а этот самый лукавый из лукавых. Ну, подойди поближе!

Ромодановский приблизился, низко поклонился.

— Я тож так думаю, государь, что плохо хану ныне, если о Москве вспомнил, — в дрожащих руках наместник держал свиток с большой печатью.

— Ну, зачти, что пишет он? — сказал Грозный и весь насторожился.

Пальцы пермяка не слушались, а мысли неслись бешено, сменяя одна другую: «По всему видать, немощен царь, вишь, как осунулся, хил стал. Подкосила, ой сильно подкосила измена Курбского!.. А Кучумка пишет дерзко. Страшно!». Наконец он справился и развернул свиток.

— Думному дьяку надлежит то зачесть, ну да ладно, — вяло махнул рукой Иван Васильевич. — Читай раздельно!

Ромодановский громко стал читать ханскую грамоту:

— "Бог богат!

Вольный человек, Кучум царь, слыхали мы, что ты, великий князь и белый царь, силен и справедлив есть"…

Начало Грозному понравилось, он провел перстами по остаткам бороды, на лице появился легкий румянец.

— Читай, читай погромче! — кивнул Иван Васильевич, и наместник поднял голос выше:

— «Коли мы с тобой развоюемся, то и все народы земель наших развоюются, а не учнем воеваться, — и они будут в мире. С нашим отцом твой отец крепко помирились, и гости на обе стороны хаживали, потому, что твоя земля близка. Люди наши в покое были, и меж них лиха не было, и люди черные в упокое и добре жили. Ныне, при нашем и при твоем времени, люди черные не в упокое. По сю пору не посылал тебе грамоты, случая не было. Ныне похочешь мира — и мы помиримся, а хочешь воевать и мы воюемся…»

По лицу Грозного прошла презрительная улыбка.

— Ишь ты! Распетушился хан, поди голос этак сорвет! — проговорил он. — Дале что?

— «Полон в поиманьи держать, земле в том что? — продолжал Ромодановский: — Посылаю посла и гостей, да гораздо помиримся, только захоти с нами миру. И ты одного из тех моих людей, кои у тебя в поиманьи сидят, отпусти и с ним своего гонца нам пришли. С кем отец чей был в недружбе, с тем и сыну его в недружбе быть прогоже. А коли в дружбе бывал, оно в дружбе быти, кого отец обрел себе друга и брата, сыну с тем в недружбе быть ли? И ныне помиримся с тобой — братом старейшим. Коли захочешь миру, на борзе к нам гонца пришли. Молвя, с поклоном грамоту сию послал».

Царь задумался: «Пригоже ли нам с сибирским царем о том ссылатись?».

Весь тон и содержание ханской грамоты его раздражали, но отказаться от своих замыслов было невозможно. Грозный встрепенулся, пристально посмотрел на пермяка и сказал строго:

— О грамоте никому не сказывай.

— Слушаю, государь! — поклонился Ромодановский.

— И еще, — отвези сию грамоту думному дьяку Висковатову и скажи, что поджидаю его. О делах пермских поговори в приказах. Можешь идти…

Наместник низко поклонился Грозному и неслышно вышел.

«Слава осподу, пронесло!» — с облегчением вздохнул он на площади.

Не ожидая утра, он велел холопу запрячь коней и немедленно выехал в Москву…

Думный дьяк много раз перечитывал грамоту, взвешивая каждое слово, тщательно проверил перевод и поспешил на зов царя. Грозный был тих, спокоен, обрадовался Висковатову, и они долго, по обыкновению, беседовали о делах. Наконец, Иван Васильевич с лукавым видом сказал:

— Вот и для боярских голов думка нашлась. Отвези им кучумову грамоту, пусть поразмыслят, как быть? Вели им, чтоб приговор свой к нам отписали. Все бы прислали, не мешкая часа… И спроси у них моим словом, почему в Сибирь татарин к хану отпущен, и что с ним писано, и в каком году отпущен… Да и грамоты, каковы посланы от нас к царю сибирскому с татарином Аисой, прислали б к нам, не мешкая часа того…

— Будет так, государь, — одобрил мысль Грозного думный дьяк. — Бояре ныне присмирели, будут мыслить…

В словах Висковатова прозвучала легкая ирония в отношении бояр, — знал он, что царь будет доволен. Но Иван Васильевич в этот раз не улыбнулся дьяку, задумался. Встрепенувшись, хлопнул ладонью о подлокотник кресла и решительна сказал:

— А видать силен и воинственен хан Кучум. Смел! Задираться с ним не ко времени!