Ермак

Иное дело — князек, или мурза. Он, следуя приказу Кучума, должен был оказать сопротивление, погибнуть, но остановить казаков...

Погибать, правда, не хотелось и мурзе тоже.

Поэтому, получивши известие, что на него плыву т казаки, мурза Епанча деятельно взялся за устройство обороны. Вокруг его городища подновили вал, устроили засеку. Поклялись умереть, но не пропустить врага!

Епанча слышал о том, что идут бородатые люди и несут мультуки. Он видел такие мультуки в Кашлыке, но не знал, как они действуют. Говорили, что сначала раздается страшный гром и огонь с дымом и человек, на которого направлен мультук, падает, хотя никакая стрела не летит.

Но то, что случилось, превзошло все ожидания князя. Не успели его караульные сообщить, что по реке приближаются большие лодки, Епанча приказал своим воинам приготовиться к бою. Тотчас из-за поворота стремительно выплыло великое множество огромных лодок, на которых густо сидели люди. И в ответ на пущенные в них стрелы они так грохнули из мультуков, что, казалось, небеса раскололись. Что было дальше, Епанча помнит плохо. Все его воины бросились в лес, и сам он бежал, даже не понимая, что делает.

Ему показалось, что все погибли. Страшные бородатые люди с палками, изрыгавшими огонь, смели все укрепления и всех воинов. Но к вечеру почти все его дружинники были в сборе. Правда, их уже нельзя было назвать дружиной — они побросали и сабли, и луки со стрелами. Они решили подобраться поближе к брошенному городищу.

Епанча затаился недалеко от стен и послал воинов посмотреть, что происходит в покинутом укреплении. Человек двадцать, простившись друг с другом, не смея ослушаться приказа своего командира, пошли за стены. Под утро двое из них вернулись к Епанче. Они рассказали удивительные вещи.

Странные люди, именующие себя «казаки», вопреки своей ужасающей внешности оказались людьми добрыми. Они, войдя в поселение, никого не грабили, не убили. Когда сначала пожилые женщины, а потом и помоложе рискнули вернуться к юртам, чтобы подоить кобылиц и прихватить кое-что из еды для детишек, их никто не тронул.

Наоборот, казаки помогали им загонять скотину, таскали из реки ведрами воду в поилки, а когда в крепость стали возвращаться ребятишки, потащили из своих бочонков какие-то неведомые лакомства — черные как уголь и твердые куски, которые посыпали солью и ели.

Давали многим женщинам соль. Брали осмелевших детишек на руки. Пленных, которых они захватили, держали несвязанными. Кормили тем же, что ели сами. Никого не били, не пытали.

В туринском городке Епанчи жили разные люди. В основном — вогуличи. С ними разговаривали через толмачей, а с дружинниками-татарами говорили на ломаном, но понятном тобольским татарам языке. На нем некоторые говорили и между собой.

Переночевав в городище, казаки снялись с якорей и поплыли вниз по течению.

Епанча вернулся в брошенное становище. Он расспросил всех, кто оставался в городке или вернулся, когда еще здесь были казаки, что это был за набег и кто были эти люди.

Все опрошенные сходились во мнении, что это никак набегом назвать нельзя. Потому что казаки по юртам не шарили, а меха, которые в малом количестве с собою увезли, обменяли на топоры, ножи, соль и материю. Детишки до сих пор, как величайшую драгоценность, прятали полученные ими от казаков черные сухари, вспоминали еду, дотоле им неведомую, — хлеб.

Епанча снарядил гонца в Сибирь-Кашлык с донесением, что казаки были и проплыли мимо такими большими силами, что остановить их было невозможно...

Толковали и на стругах: что-де это было? Самые заполошные предполагали, что это и был Сибирь-город!

— Да вы чо?! — возражали другие. — Сибирь-город в богачестве стоит. С золота, сказывают, пьют, па серебре едят. Мягкой рухляди — горы, а тут — нищета голимая. Одну рыбу свою квашеную жамкают и про хлеб не слыхивали. А еще, сказывали, в Сибире-городе татары стоят, а это разве татары?

— А кто их знает, какие они, тутошние татары, есть? — сомневались третьи. — На Руси все иные языки — татары! И нас-то, казаков, татарами числят, а кто их знает, какие они, татары? Вот у нас на стругах побраты иноземные стрелки, дак для нас — все латиняне, а нонь примечаем — они все разные: все разных языков и даже веры разной!

Толковать было много досуга — потому что ни сел, ни погостов, ни деревень,, ни стойбищ на берегах не оказывалось. Реки становились все полноводнее и шире. Первоначально скалистые, неприступные берега сменились тайгою, а теперь стали перемежаться с болотистыми низинами, но ни населения, ни стад видно не было.

Столкнулись раз со зверьми диковинными — малыми и рогатыми — оленями. Литваки да степняки дивились — разве олени такие? А те, кто у Строгановых служил, да и Старец, говорили, что, мол, олени это и есть! Только — северные.