Эркюль Пуаро и Убийства под монограммой

Когда мы с Пуаро вошли в столовую отеля «Блоксхэм», я едва взглянул на собравшуюся там большую толпу людей. Моим вниманием всецело завладела сама комната, поразившая меня своим великолепием. Остановившись в дверях, я поднял голову и начал рассматривать высокий узорчатый потолок, обильно покрытый какими-то эмблемами и резьбой. Было странно думать, что под этим величественным произведением человеческого гения люди едят обыкновенную еду, вроде тостов и мармелада, и, может быть, срезают верхушку с яйца, не удостаивая и взглядом эту роскошь над ними.

Я как раз пытался постичь единство замысла художника и разобраться в соотношении его отдельных частей, когда ко мне бросился, завидев меня, безутешный Лука Лаццари и прервал мое восхищение симметрией шедевра своим громким и жалобным воплем.

– Мистер Кэтчпул, месье Пуаро, примите мои глубочайшие извинения! Я так спешил оказать вам всяческое содействие в вашей наиважнейшей работе, что совершенно непреднамеренно сказал неправду! Видите ли, дело в том, что я выслушал множество отчетов сразу, и сложить их все вместе без ошибок мне не удалось. Тому виной единственно лишь моя глупость! Никто больше ни в чем не виноват. Ах…

Прервавшись, Лаццари оглянулся через плечо на толпу из примерно сотни мужчин и женщин, собравшихся в комнате. Потом сделал шаг влево, оказавшись при этом прямо напротив Пуаро, и как-то смешно выпятил грудь. Руки управляющий положил на бедра. Кажется, он пытался заслонить собой свой штат от проницательного взгляда бельгийского сыщика, ведь кого нельзя увидеть, того нельзя и обвинить.

– Какую же ошибку вы допустили, месье Лаццари? – спросил Пуаро.

– О, наисерьезнейшую! Вы еще заметили тогда, что вряд ли такое возможно, и вы были правы. Но поймите, мои великолепные служащие, которых вы видите здесь, изложили мне все совершенно верно, и это я, я один исказил истину и ввел вас в заблуждение – но совершенно непреднамеренно!

– Je comprends[30]. А теперь, чтобы исправить ошибку… – с надеждой в голосе отвечал Пуаро.

Тем временем «великолепные» служащие молча сидели за большими круглыми столами, внимательно ловя каждое его слово. Общее настроение было мрачным. Окинув лица собравшихся беглым взглядом, я не заметил ни одной улыбки.

– Я говорил вам, что вчера все трое покойных постояльцев заказали к семи пятнадцати вечера ужин в номер – каждый в свой, – начал Лаццари. – Это неправда! Они были вместе! И ужинали в одной комнате! В номере мисс Иды Грэнсбери, 317. Один официант, а не трое, видел их всех живыми и здоровыми в семь пятнадцать вечера в четверг. Понимаете, месье Пуаро? Речь идет не о выдающемся совпадении, но о заурядном случае: трое гостей ужинали вместе в комнате одного из них!

– Bon. – Пуаро, казалось, был доволен. – В этом больше смысла. А кто же был тем единственным официантом?

Из-за одного из столов поднялся коренастый лысый человек. Лет ему на вид было около пятидесяти, отвисшие щеки и печальные глаза придавали ему сходство с бассетом.

– Это был я, сэр, – сказал он.

– Ваше имя, месье?

– Рафаль Бобак, сэр.

– Вы подали ужин Харриет Сиппель, Иде Грэнсбери и Ричарду Негусу в комнату номер 317 в четверть восьмого вчера вечером? – спросил его Пуаро.

– Это был не ужин, сэр, – сказал Бобак. – Чай – вот что заказал мистер Негус. Чай с закусками вместо ужина. Он еще спросил меня, можно ли им обойтись просто чаем или я буду настаивать на том, чтобы они взяли «ужин как ужин», как он выразился. И добавил, что они с друзьями решили, что ужинать по-настоящему не хотят. Обойдутся просто чаем. Я ответил, что он может заказать все что угодно. Мистер Негус попросил к чаю сэндвичей – с ветчиной, сыром, лососем и огурцом, – а также пирожков с разными начинками. И еще булочки, сэр, с джемом и сливками.

– А из напитков? – спросил Пуаро.

– Чай, сэр. Для всех троих.

– D’accord[31]. И шерри для Ричарда Негуса?

Рафаль Бобак покачал головой:

– Нет, сэр. Никакого шерри. Мистер Негус не заказывал шерри. Я даже стакан для шерри в комнату 317 не относил.

– Вы уверены?

– Абсолютно, сэр.

Стоять под взглядами сотни пар глаз мне было слегка неловко. К тому же я болезненно ощущал, что до сих пор не задал ни одного вопроса. Конечно, хорошо взять и предоставить все Пуаро, но я понимал, что, если не приму сейчас участия в опросе, меня сочтут пустышкой. Откашлявшись, я спросил:

– Относил кто-нибудь из вас чай Харриет Сиппель, в 121-ю комнату? Или шерри в комнату Ричарда Негуса? Вчера или позавчера, в среду?

Люди закачали головами. Если, конечно, никто не лгал, то, похоже, что кроме чая-вместо-ужина, который доставил в комнату номер 317 в семь пятнадцать вечера в четверг Рафаль Бобак, больше туда ничего не приносили.

Я попытался самостоятельно найти какое-то решение: с чашкой из-под чая в комнате Харриет Сиппель это было несложно. Наверняка это была одна из трех, принесенных Бобаком: на подносе в комнате Иды Грэнсбери нашли ведь только две чашки. Но вот как в комнату Ричарда Негуса попал стакан с шерри, если никто из официантов его туда не приносил?