Эркюль Пуаро и Убийства под монограммой

В каждой комнате дверь закрывалась с глухим стуком, и я оказывался внутри, как в ловушке…

«Возьми его за руку, Эдвард».

Смотреть на эти тела внимательно было выше моих сил. Все три лежали на спине, совершенно прямо, руки по швам ладонями вниз, ногами к двери. Готовые к погребению.

(Даже сейчас, когда я пишу эти слова, описывая положение трупов, меня охватывает непереносимое чувство. Стоит ли удивляться, что тогда мне стоило огромного труда хотя бы на несколько секунд задержать взгляд на их лицах? Синюшные оттенки кожи; мертвые, окостеневшие языки; ссохшиеся губы. Но и это было еще ничего по сравнению с мыслью об их руках, которую я гнал от себя, и которая все время возвращалась: интересно, при жизни Харриет Сиппель, Ида Грэнсбери и Ричард Негус хотели бы, чтобы кто-то держал их за руку, когда они будут мертвы, или же такая перспектива ужаснула бы их самих? Увы, человеческий мозг – упрямая и плохо контролируемая штука, и я все продолжал размышлять на эту тему, хотя мне было больно.)

«Готовые к погребению…»

Мысль поразила меня с новой силой. Я вдруг понял, почему эти три сцены смерти казались мне столь гротескными: трупы лежали так, как после долгих месяцев безуспешного лечения мог бы уложить тело усопшего больного врач. Тела Харриет Сиппель, Иды Грэнсбери и Ричарда Негуса были уложены с большим тщанием – по крайней мере, мне так казалось. Тот, кто их убил, позаботился о них после смерти, и от этого кровь стыла у меня в жилах: ведь это означало, что он убивал хладнокровно, обдуманно.

Только эта мысль успела посетить меня, как я прогнал ее. Нет, забота о мертвом теле тут ни при чем. Просто я мешаю прошлое с настоящим, соединяю это злосчастное дело в отеле «Блоксхэм» с моим печальным детским опытом. И я приказал себе думать лишь о том, что видел в каждом номере, и ни о чем больше. Я попытался взглянуть на все глазами Пуаро, не искажая картину воспоминаниями.

Каждая жертва убийства лежала на полу между креслом с откидной спинкой и маленьким столиком. На трех похожих столах в разных комнатах стояли две чайные чашки (у Харриет Сиппель и Иды Грэнсбери) и один стакан из-под шерри (у Ричарда Негуса). В комнате Иды Грэнсбери, 317, на большом столе у окна стоял поднос, нагруженный пустыми тарелками и еще одной чайной чашкой с блюдцем. Эта чашка была также пуста. На тарелках не было ничего, кроме крошек.

– Ага, – сказал Пуаро. – Значит, в этой комнате у нас есть много тарелок и еще одна чашка. Наверняка мисс Ида Грэнсбери ужинала не одна, а в компании. Не исключено, что этой компанией был убийца. Но почему поднос еще здесь, ведь из комнат Харриет Сиппель и Ричарда Негуса их убрали?

– Возможно, они не заказывали еду, – сказал я. – Может быть, им принесли только напитки – чай и шерри, – поэтому никаких подносов в их номерах и не осталось. У Иды Грэнсбери и одежды в два раза больше, чем у тех двоих. – Я показал на шкаф, где на вешалках висело впечатляющее количество платьев. – Вы только поглядите, сколько тряпок – здесь и нижнюю юбку впихнуть некуда. Судя по всему, она собиралась наряжаться.

– Вы правы, – сказал Пуаро. – Лаццари сказал, что все трое заказывали ужин, но нам придется проверить, что именно принесли в каждую комнату. Пуаро не поверил бы ему на слово, если бы не мысль о Дженни – Дженни, чье местопребывание ему до сих пор неизвестно! Дженни, которая находится примерно в том же возрасте, что и жертвы – от сорока до сорока пяти лет, я думаю.

Я отворачивался всякий раз, когда Пуаро наклонялся над жертвой и проделывал что-то с запонкой у нее во рту. Пока он проводил свои расследования, издавая разные восклицания, я смотрел то в камин, то в окна, избегая думать о руках, которые уже никогда никому не пожать, вспоминая вместо этого свой кроссворд и прикидывая, в чем я мог ошибиться. Вот уже несколько недель я бился над составлением кроссворда для газеты, но пока не преуспел.

Осмотрев все три комнаты, Пуаро настоял, чтобы мы вернулись на второй этаж, в номер Ричарда Негуса, 238. Интересно, если я войду туда еще раз-другой, то, может, привыкну? Хотя до сих пор от частоты повторения ничего не изменилось. Шагнуть снова в комнату Ричарда Негуса было для моего бедного сердца все равно что влезть на крутую гору, зная, что самое тяжкое испытание ждет его наверху.

Пуаро, не подозревая о моем несчастье, которое я, надеюсь, успешно скрывал, встал посреди комнаты и произнес:

– Bon. Вот та комната, которая особенно отличается от остальных, n’est-ce pas? Правда, в комнате у Иды Грэнсбери стоит поднос с грязными тарелками и дополнительной чашкой, зато здесь вместо чайной чашки бокал из-под шерри, да к тому же окно распахнуто во всю ширь, тогда как в других комнатах окна закрыты. В комнате мистера Негуса невыносимый холод.

– Так было и тогда, когда мистер Лаццари вошел и нашел Негуса мертвым, – сказал я. – С тех пор здесь никто ничего не трогал.

Пуаро шагнул к открытому окну.