Эркюль Пуаро

– Господи боже, послушайте, это же не кларет. – Слово «букет» напомнило доктору Бёртону о стоящем рядом бокале, и он сделал глоток, наслаждаясь вкусом. – Очень хорошее вино. Очень качественное. Да. – Он одобрительно кивнул. – А эти кабачки – вы же не серьезно? Вы не хотите сказать, – он заговорил с подлинным ужасом, – что сами будете наклоняться, – его руки легли на его собственный пухлый живот с ужасом и сочувствием, – наклоняться и вилами разбрасывать навоз на эти штуки, и подкармливать их прядями шерсти, смоченной в воде, и все остальное в этом роде?

– По-видимому, – заметил Пуаро, – вы хорошо знакомы с выращиванием кабачков?

– Видел садовников, которые этим занимались, когда жил в деревне. Но, серьезно, Пуаро, что за хобби! Сравните его с... – тут его голос превратился в восхищенное мурлыканье, – креслом перед камином, где горят дрова, в длинной комнате с низким потолком, с книгами по стенам, – это должна непременно быть длинная комната, не квадратная. Книги по всем стенам. Бокал портвейна, открытая книга в руке... Время катится назад, когда вы читаете... – Далее последовала звучная цитата по-гречески[7], а за нею – перевод:

«...Кормчий уменьем своим по виноцветному морю ведет корабль, ветру наперекор...»

Разумеется, невозможно передать полностью дух оригинала.

В этот момент, охваченный энтузиазмом, он забыл о Пуаро. А тот, наблюдая за ним, внезапно ощутил сомнение, некоторую неловкость. Есть ли нечто такое, что он упустил? Некое богатство духа? Его постепенно охватила печаль. Да, ему следовало познакомиться с античной литературой... Давно... Теперь, увы, уже слишком поздно...

Доктор Бёртон прервал его меланхоличные размышления:

– Вы хотите сказать, что всерьез думаете отойти от дел?

– Да.

Его собеседник хихикнул:

– Вы этого не сделаете!

– Но я уверяю вас...

– Вы не сможете этого сделать, приятель. Вы слишком увлечены своей работой.

– Нет, действительно, я уже обо всем договорился. Еще несколько дел – особых, специально отобранных дел, не тех, вы понимаете, которые сами подворачиваются, – только те проблемы, которые привлекают лично меня.

Доктор Бёртон усмехнулся:

– Так оно и бывает. Всего одно-два дела, всего еще одно дело... и так далее. Прощальная гастроль примадонны – так будет и с вами, Пуаро!

Он рассмеялся и медленно встал: дружелюбный, седовласый гном.

– Подвиги Геракла не для вас, – сказал ученый. – Для вас – подвиги любви. Вы увидите, прав ли я. Держу пари, что через двенадцать месяцев вы все еще будете здесь, а кабачки, – он содрогнулся, – по-прежнему останутся кабачками.

Доктор Бёртон покинул хозяина дома, оставив его в скупо обставленной прямоугольной комнате.

Он покидает эти страницы и больше не вернется. Нас интересует только то, что он оставил после себя, а оставил он Идею.

Ибо после его ухода Эркюль Пуаро снова медленно сел, как человек во сне, и прошептал:

– Подвиги Геракла... Mais oui, c'est une idée, ça[8]...

•••

На следующий день Пуаро можно было увидеть листающим большой том в телячьей коже и другие, более тонкие книги. Иногда он быстро заглядывал в различные листы бумаги с напечатанным на машинке текстом.

Его секретарша, мисс Лемон, получила задание собрать сведения о Геракле и представить их ему. Без всякого интереса (она не принадлежала к тем людям, которые задают вопрос «зачем?»), но весьма эффективно мисс Лемон выполнила задание.

Эркюль Пуаро с головой погрузился в сбивающее с толку море античных мифов, проявляя особый интерес к «Гераклу, прославленному герою, который после смерти занял место среди богов, и ему оказывали божественные почести».

Вначале все шло хорошо, но постепенно он погружался все глубже. В течение двух часов Пуаро прилежно читал, делал пометки, хмурился, сверялся со своими листочками и с другими справочниками. В конце концов он откинулся на спинку кресла и покачал головой. Настроение предыдущего вечера исчезло. Что за люди!