Эркюль Пуаро

Экройд молчал. Казалось, ему трудно было начать. Но когда он заговорил, его слова были для меня полной неожиданностью – меньше всего я ждал этого вопроса.

– Шеппард, вы лечили Эшли Феррарса?

– Да.

– Вы не подозревали... вам не приходило в голову... что... что его отравили?

Я помолчал, но потом решился: Роджер Экройд – не Каролина.

– Признаюсь вам, – сказал я, – тогда я ничего не подозревал, но потом... пустая болтовня моей сестры навела меня на эту мысль. С тех пор я не могу от нее избавиться. Но основания для таких подозрений у меня нет.

– Его отравили, – сказал Экройд глухо.

– Кто? – резко спросил я.

– Его жена.

– Откуда вы это знаете?

– Она сама призналась мне.

– Когда?

– Вчера! Боже мой, вчера! Как будто десять лет прошло! Вы понимаете, Шеппард, все это должно остаться между нами. Мне нужен ваш совет, я не знаю, что мне делать.

– Вы можете рассказать мне все? – спросил я. – Как, когда миссис Феррарс покаялась вам? Я ничего не могу понять.

– Дело обстояло так. Три месяца тому назад я просил миссис Феррарс стать моей женой. Она отказала мне. Потом я снова сделал ей предложение, и она согласилась, но запретила мне объявлять об этом до конца ее траура. Вчера я зашел к ней: срок траура уже истек, и ничто не мешало нам объявить о нашей помолвке. Я и раньше замечал, что последние дни она была какая-то странная. А тут вдруг без малейшего повода в ней словно надломилось что-то, и она... она рассказала мне все. Как она ненавидела это животное – своего мужа, как она полюбила меня и... и то, что она сделала. Яд! Мой бог, преднамеренное убийство!

Ужас и отвращение были написаны на его лице. Вероятно, то же прочла и миссис Феррарс. Экройд не из тех влюбленных, которые готовы простить все во имя любви. Он в основе своей добропорядочный обыватель, и это признание должно было безнадежно оттолкнуть его.

– Да, – продолжал он тихим, монотонным голосом, – она призналась во всем. И оказывается, кто-то знал об этом – шантажировал ее, вымогал крупные суммы. Это чуть не свело ее с ума.

– Кто же это?

Вдруг перед моими глазами возникли склоненные друг к другу головы миссис Феррарс и Ральфа Пейтона. Мне на секунду стало нехорошо. Если предположить!.. Но нет, невозможно. Я вспомнил открытое лицо Ральфа, его дружеское рукопожатие сегодня утром. Нелепость!

– Она не назвала его имени, – медленно проговорил Экройд. – Она даже не сказала, что это мужчина. Но, конечно...

– Конечно, – согласился я. – Но вы никого не заподозрили?

Экройд не отвечал – он со стоном уронил голову на руки.

– Не может быть, – наконец сказал он. – Безумие – предполагать подобное. Даже вам я не признаюсь, какое дикое подозрение мелькнуло у меня. Но одно я вам все-таки скажу: ее слова заставили меня предположить, что это кто-то из моих домашних... Нет, невозможно! Очевидно, я не так ее понял.

– Что же вы сказали ей?

– Что я мог сказать? Она, разумеется, увидела, какой это для меня удар. И ведь ее признание сделало меня сообщником преступления! Она поняла все это быстрее, чем я сам. Она попросила у меня сутки срока и заставила дать слово, что пока я ничего предпринимать не буду. И наотрез отказалась назвать мне имя шантажиста. Она, вероятно, боялась, что я отправлюсь прямо к нему и превращу его в котлету, а тогда все выйдет наружу. Она сказала, что до истечения суток я узнаю, какое решение она приняла. Боже мой! Клянусь вам, Шеппард, мне и в голову не приходило, что она задумала. Самоубийство! И по моей вине!

– Нет, нет. Вы преувеличиваете. Не вы виновны в ее смерти.

– Вопрос в том, что мне делать? Бедняжка умерла. Нужно ли ворошить прошлое?

– Я склонен согласиться с вами.

– Но есть и другое. Как мне добраться до негодяя, который довел ее до гибели? Он знал о ее преступлении и жирел на нем, как гнусный стервятник. Она заплатила страшной ценой, а он останется безнаказанным?

– Понимаю, – медленно сказал я. – Вы хотите найти его и покарать. Но тогда придется примириться с оглаской.

– Да. Я думал и об этом. И никак не могу решиться.

– Я согласен с вами, что негодяй должен быть наказан, но следует взвесить и все последствия.

Экройд вскочил и забегал по комнате. Потом снова сел.

– Послушайте, Шеппард. Остановимся пока на этом. Если она не выскажет своего желания, пусть все останется как есть.

– Выскажет? – переспросил я с изумлением.

– У меня глубокое убеждение, что она должна была оставить мне прощальное слово. Это бездоказательно, но я верю.

Я покачал головой, но спросил:

– Она вам ничего не написала?

– Я убежден, что написала, Шеппард! И более того, я чувствую, что, добровольно выбрав смерть, она желала, чтобы все открылось: она жаждала хоть из гроба отомстить этому человеку. Я верю, что, если бы мы увиделись еще раз, она бы назвала мне его имя и попросила поквитаться с ним. Вы согласны со мной?

– Да, в некотором отношении. Если, как вы выразились, она выскажет свое желание...

Я замолчал: дверь бесшумно отворилась, Паркер внес на подносе письма.

– Вечерняя почта, сэр, – сказал он, подавая поднос Экройду, и, собрав кофейные чашки, так же бесшумно вышел.