Эпопея забытых

голым трупам очи мертвые клюют;

стаи мух жужжащих неотвязным роем

льнут к погибшим в схватке, льнут к немым героям,

что под солнцем знойным сном последним спят.

Схваткой был доволен старый тигр Митхад.

Задрожал от счастья гнусный победитель,

виселицы начал возводить душитель

по селеньям нашим — и понесся плач;

пахарь смотрит, бледен, что творит палач, —

поднялись глаголы этих пугал черных,

дети обходили площадь казней скорбных,

колыхались трупы, и пыталась мать

в призраках казненных сына опознать!

Все объяты страхом. Тюрьмы — на пределе,

доверху набиты. Юноши висели:

в судорогах принял смерть один из них,

а другой — желтее стал цветов сухих, —

всю страну сдавили ужаса объятья.

Брат, боясь доноса, умолкал при брате,

сын бледнел от страха, увидав отца,

забрела измена в робкие сердца,

ненависть и ужас в души вторглись смело,

на веревке бремя скорбное висело,

и на всех обличьях и во всех глазах

поселился темный и угрюмый страх.

В эти дни позора, мерзости, бесчестья

Караджа схватили турки среди леса.

С жаркой кровью в жилах, полный гневных сил,

Караджа отважный в битвах первым был,

мудрецом в совете и орлом на кручах,

гордостью дружины, лучшим был из лучших!

Он Хаджи Димитру первый друг и брат,

очи его чистой доблестью горят,

чувства в них обоих светлые пылали,

Под единым флагом оба воевали

и одной служили истине живой,

разумом один был, а другой — главой.

Был один — душою, а другой был — кормчим,

вместе был весь путь их пройден и окончен.

Караджа был связан, скован, взят в полон,

грязным и свирепым сбродом окружен,

сволочью кровавой. Вражьих орд остатки

удушить героя тщились после схватки.

Он один — болгарин, переживший бой,

связан был и сломлен яростной судьбой, —

лев непобежденный, лев окровавленный,

Караджа шел гордый, шел неусмиренный,

шел к столбу позора, к черному столбу,

что вошел как символ в скорбную судьбу.

А толпа скоплялась, а толпа ревела,

но глядел болгарин пламенно и смело,

солдатня смотрела на него, глумясь,

подбегали дети и швыряли грязь,

а одна турчанка туфлю расстегнула,

Караджа с размаха по лицу хлестнула.

Караджа брел мрачно, весь с молчаньем слит,

будто и не слыша пакостных обид:

там он был, где други в жаркой битве пали,

где об идеале праведном мечтали...

Льва он видел тоже, видел, лев готов

прямо с флага прыгнуть на лихих врагов;

слышал говор грабов, видел свет природы,

необъятной, полной солнца и свободы,

и Хаджи Димитра. Тот кричал ему:

«Караджа, один я смерти не приму!»

А когда добрел он все ж до места казни,

засверкали очи грозно, без боязни,

грудь герой расправил и воскликнул, смел;

черный сброд турецкий тут же онемел,

чтоб расслышать лучше, что на этот раз

молвит храбрый смертник в свой последний час.

Потому что в годы гибельных свершений,

подлостей, предательств, ужасов, глумлений

часто оглашался неба синий кров

отзвуком высоких и великих слов, —

не все безгласно гибли от руки тиранов.

Нет, немало было доблестных титанов,

на челе которых вещие слова

говорили людям: «Жизнь еще жива!

Славных предков наших нет под Божьим сводом:

Мы — потомки славы, мы — болгары родом! »

Караджа промолвил, глядя на народ

и куда-то дальше: «Вышел мой черед,

так прощайте, братья, нынче ухожу я,

тягостную муку в сердце уношу я!

Не погиб, не умер на холмах Балкан

я от ран жестоких, от кровавых ран.

Потому-то всех вас вкруг меня собрали,

но не плачьте, нынче слезы скудны стали:

умереть готовьтесь — смерть нам не страшна,

новые настали нынче времена.

Кровь дешевле стала — битва наступила,

и теперь позора нам милей могила!

По борьбе и думам мы одна семья,

что ж — я не последний и не первый я

гибну! Нет — рекою хлынет кровь народа,

кровь болгар отважных. Смерть или свобода!

Злобствуйте, злодеи, — весь наш род воспрянет,

многих вы убили — больше в битву встанет!

Мы народ упрямый, молодой народ,

нас не остановит нынче вражий сброд,

нас не остановят — все на бой со псами:

мы хотим свободы — будущее с нами!

Многие погибнут — пуля им готова,

чтоб потом подняться, чтоб воскреснуть снова!

Будущее вижу: кончатся напасти!

Турки! Ясно вижу гибель вашей власти!

В бой, друзья и братья, — новый день придет...

Пусть я умираю — жив родной народ!

Жив мой край болгарский — жив оплот народа!

Умираю, братцы! Смерть или свобода!»

И, когда врагами был удавлен он,

вдруг тысячегрудый к небу взвился стон,

и звучала долго в далях небосвода

пламенная клятва: «Свобода, свобода!

Смерть или свобода!»

1876

Брацигово пало после славной битвы.

Как всегда, сраженье началось с молитвы,

с песен. Но надежды завершил разгром.

Предан был Батак наш. И легла ничком

Копривштица наша в грозном вихре бури, —

пушка-самоделка не спасла Клисуру.

Увидала рано бледная заря —

вся в крови дымится Средняя гора.

Десять дней сражались панагюрцы гордо,

все же их сломили мстительные орды;

и герой Каблешков, гневом распален,

был веревкой скручен — взял его в полон

темный поселянин. Даже лев Бенковски,

в ком смешались чудно Левски и Раковски,

над рекой геройски голову сложил.

Стыдно мне признаться, кем он предан был...

В той неравной битве враг, силен числом,

смёл восторги наши, гордый наш подъём!

Да, удар был тяжек, паника ужасна,

многое померкло, многое угасло.