Эпопея любви

— Мы вошли, — продолжал граф, — и я увидел ее, благородную королеву, чья смелость поражала даже старых солдат, женщину, отказавшуюся от спокойной жизни во дворце ради военных невзгод, продавшую все драгоценности, чтобы заплатить солдатам Генриха… когда я увидел ту, что спасла мне жизнь, дала имя и положение, когда я увидел ее на смертном одре, мне показалось, что я умираю сам. Я словно застыл, без сил, без единой мысли… Королева обратилась к принцу Конде: «Не плачьте, дитя мое… Может, я счастливее вас…» Мы окружили ложе, стараясь сдерживать рыдания. Королева обвела угасающим взором своих соратников и сказала (я помню ее последние слова, шевалье):

— Господин адмирал, после свадьбы короля все должны тотчас же покинуть Париж… Соберите наши силы… Не то чтобы я не доверяла кузену Карлу, но всякое может случиться…

Потом королева обратилась к принцу Конде:

— Генрих, вы для моего сына — как брат. Примите мое благословение, дорогой. Будьте всегда рядом с королем, не покидайте его ни в боях, ни в городе, ни во дворце… Прощайте, друзья мои, я вас всех любила и ценила… Мой старый д'Андело, и вы, капитан Брикмар, и вы, благородные дворяне… вы положите конец гонениям на гугенотов, благодаря вам наши единоверцы получат право свободно жить и свободно молиться… Не теряйте веру… дело наше великое, ибо человек не может быть счастлив, если он не свободен… Прощайте…

Все зарыдали, мне показалось, что это — конец… Но тут королева устремила взгляд на меня, и я подошел поближе, упал на колени у изголовья постели… Я принял последний вздох королевы Наваррской.

Марильяк умолк и стал нервно ходить из угла в угол. Он был явно встревожен, и тревога эта, видимо, связывалась не только с тяжелыми воспоминаниями. Наконец граф взял себя в руки и продолжил рассказ:

— Да, шевалье, я принял последний вздох королевы… А перед этим она успела взглянуть на меня и, видимо, увидела на моем лице не только боль утраты, но и страх, страх, порожденный теми догадками, что мелькали в моем мозгу. И собрав все силы, мучимая страшными страданиями, королева Жанна прошептала мне: «Берегись, дитя мое!.. Будь осторожен!.. Ты должен знать…» Но я никогда не узнаю, что же она хотела сказать. Какую тайну хотела открыть… Наступила агония, и Жанна д'Альбре не смогла произнести более ни слова. Ее глаза, полные ужаса, обратились к камину, кажется, она искала там что-то… Потом по телу королевы пробежала дрожь и наступил конец. Жанна д'Альбре, королева Наваррская, умерла.

Марильяк кончил рассказ, и слезы катились из глаз его. Обессиленный, он закрыл лицо ладонями.

— Простите, дорогой граф, — сказал Пардальян, — простите, что заставил вас страдать… Но, все-таки, вспомните, что искала умирающая на камине?

Марильяк подошел к шкафчику, открыл его ключом, который носил на шее на цепочке, и вынул оттуда золотую шкатулку:

— Вот, думаю, это, — сказал он, ставя шкатулку на стол. — Одна высокопоставленная особа подарила мне эту безделушку, а я поднес шкатулку королеве Наваррской — она хранила в ней перчатки… Думаю, королева хотела сказать, чтобы я взял шкатулку на память о ней и хранил. Ведь это подарок моей родной матери.

— Значит, шкатулку подарила вам королева Екатерина, — задумчиво произнес Пардальян.

— Да, — ответил Марильяк, вздрогнув.

Друзья обменялись взглядами, и каждый прочел в глазах другого страшную догадку, но вслух ни один не произнес ни слова. Марильяк все стоял, не выпуская из рук золотую шкатулку. Он не сводил с нее глаз и сжимал так, что пальцы побелели. Наконец граф не выдержал и прошептал, не веря самому себе:

— Жизнь готов отдать, всю, до последней капли крови, лишь бы узнать правду… Шевалье, а если это и есть правда? Нет, не может быть!.. Тогда шкатулка орудие убийства, и моя мать, Екатерина Медичи, убила мою приемную мать Жанну д'Альбре… А я, сын Екатерины, своими руками отнес королеве Жанне смертельный подарок…

— Нет, нет, граф! Такое нельзя и вообразить! — воскликнул Пардальян.

— Не могу, не могу! — простонал Марильяк. — Лучше умереть прямо здесь, сейчас же, только не эти подозрения… Екатерина не могла задумать подобное злодейство… Екатерина любит меня… Я уверен, ведь она — моя родная мать…

Охваченный отчаянием Марильяк открыл шкатулку, в ней лежала пара белых перчаток Жанны д'Альбре, как раз те, что она надевала в последний раз в Лувр. Граф закрыл глаза и поднес перчатки к губам. Тут Пардальяна словно кто-то толкнул: потеряв самообладание, шевалье вырвал перчатки из рук графа, бросил их в шкатулку, захлопнул крышку и отнес шкатулку обратно в шкаф.