Эпоха зомби

Позади «дяди Степы» в неверном свете фонаря Гурбана сверкнуло крохотное лезвие скальпеля. Если бы не это, Серега был бы совершенно неотличим на фоне стены, к которой он прижался.

Между тем «дядя Степа» продолжал:

— А перед тем как покинуть дирижабль, я отдал приказ убить Сташева, чтобы он не достался Братству.

Убить? Отдал приказ? Гурбану все больше и больше не нравился этот человек. Кто он такой, чтобы отдавать приказы? И чем ему так не угодил мальчишка Сташев? И не лжет ли он, набивая себе цену?..

И вообще — быть может, его подельники окружают сейчас чистильщиков? В Москве в последнее время туго с продовольствием, и люди выживают, как могут…

Если Гурбан крикнет Мяснику, чтобы действовал, успеет ли «дядя Степа» свернуть ему шею? Вопрос, однако. И вопрос немаловажный.

— Что-то не заладилось. Мой лучший телохранитель не выполнил приказ и погиб. А Сташев и его спутники благополучно приземлились на Красной площади и покинули гондолу до того, как ее охватило пламя. Их взяли эсбэошники и отвезли в Спасскую башню. Твоих людей, Гурбан, тоже отправили туда. Им всем подсадили слизней. — Последняя фраза прозвучала как приговор. Как смертный приговор, который не подлежит обжалованию.

Впрочем, Гурбан изначально знал, что так оно и будет, просто отказывался в это верить, гнал страшные мысли прочь.

Здоровяк шагнул к Гурбану.

И Мясник атаковал. Тенью отлепившись от стены, он кинулся на скрипучего долговязого типа, запрыгнул «дяде Степе» на спину, скальпель полоснул по горлу, и…

И ничего не случилось.

Фонтан крови не обагрил пол и стены подвала, не умыл багровой капелью Гурбана, который стоял слишком близко. Заточенный металл лишь бессильно проскрежетал, скользнув по чему-то твердому, неподатливому. А в следующий миг долговязый сорвал Мясника с себя и с силой швырнул его в стену.

С глухим стуком племяш Вилена врезался в вертикаль и упал без признаков жизни.

— Ты точно Гурбан?! Ты зачем здесь?! — взревел-проскрежетал «дядя Степа», наступая на командира чистильщиков.

— Мне дали этот адрес, просили… — Гурбан, занесший трубу над головой, замолчал, заметил, что наступление остановлено — здоровяк застыл на месте.

— Столько лет прошло, ты изменился Гурбан, но это все-таки ты. Я — Маркус, и это мои хоромы.

Чистильщик оторопел. Маркус? Тот самый Маркус? Это многое объяснило бы. И дирижабль с единственным выжившим, и то, что он мог знать о захвате Московского совета слизнями, но сам остался человеком, ибо жил в собственном Остроге-на-колесах. Да и средств у Маркуса хватило бы снарядить экспедицию к Харькову. Но…

— Ты не Маркус, — мотнул головой Гурбан. — Я знавал Маркуса, когда он был никем, мелкой сошкой в Остроге-на-колесах. Хороший пацан, с придурью своей, но хороший… С тех пор он изменился, если верить легендам. Но он был раза в полтора ниже тебя!

Легкие долговязого захрипели, забулькали, и голосовые связки со скрипом выдали:

— Ты помнишь лицо того мальчика, а, Гурбан?

Командир чистильщиков стоял в полный, отнюдь не маленький рост, но тот, кто назвался Маркусом, нависал над ним, словно скала.

— Он был ниже…

— Лицо. Помнишь лицо?! — Долговязый стащил с себя капюшон.

* * *

Мышцы на лице Равиля задергались в судороге:

— Ты станешь нам братом. Мы будем вместе. Мы — Братство.

Лучше бы вольник — хотя какой он к черту вольник, им же управляет слизень! — не улыбался вообще. Паразит, что присосался к его глазному нерву, обманул многих. Равиль под его чутким руководством ничем не отличался от нормального свободного человека. Но что-то у слизня не заладилось с мимическими мышцами. И эмоций в разговоре не хватало.

— Зачем вы нас в эту реанимацию притащили?! — Ашот, не сообразив еще, что да как, продолжал качать права. А вот Мариша молчала. Должно быть, ей заткнули рот кляпом.

Реанимация? О чем это толстяк? Дан с трудом оторвался от созерцания слизня за бельмом на левом глазу Равиля. И заметил, что в помещении, где он оказался, полно операционных столов, у которых возвышаются лампы на стальных стойках. Столы эти были четырехсекционными, из нержавейки, с разными механическими регулировками, рычажками, позволяющими наклонить пациента так и эдак, чтобы удобней было истязать его тело.

Вот на один такой стол Данилу и уложили — личиком в полиуретановую подушку, то есть задницей кверху. Это положение ему очень не понравилось, и потому в процессе он изо всех сил сопротивлялся, требуя, чтоб его развернули, а то как-то некомфортно.

Увы, его крепко держали, а потом и вовсе зафиксировали ремнями.

Ашота определили рядом. На тележке с колесиками у его стола была представлена отличная коллекция хирургических инструментов, и толстяк, почуяв, что это не к добру, слабым голосом попросил дать ему анестезию. И конечно, его даже не попытались вырубить.

— Слизни слишком щепетильны в отношении мозгов своих носителей.

— Что ты говоришь, брат?

— Нам подсадят слизней. Ну, или только мне. И я стану частью Братства паразитов, если верить Равилю. А тебе, быть может, повезет, и тебя всего лишь разрежут на куски.

Почему-то Дану показалось, что Ашота его прогноз не обрадовал.