Епистинья Степанова

«Из нашей деревни трое идут, из Прокуровки — двое, один боровский обещался… Коли ты соберешься, вот нас и артель, елова голова. Эй, собирайся, Андронка. Места — рай, умирать не захочешь… Вот пойдем — все Русь, все Русь… А там хохлы попрут, что ни яр — слобода, что ни левада — хутор. Сплошной хохол до самого Коротояка. Завалимся, Господи благослови, за хохлов, казак пойдет, эдакие села, станицами прозываются… а там уж гуляй до синего моря: все степь, да ковыль-трава шатается, да камыш шумит на Дону-реке… Ну а как ввалимся в казаки, сейчас я вас на место ставлю… И вот какие дела, братец мой: придет суббота — подставляй подол — прямо тебе казак пригоршнями серебра насыплет… И-их, сторонушка разлюбезная… Харчи ли взять… Понимаешь ли, Веденеич, ржаного хлеба звания не слыхать. Все пирог, все пирог… каша с салом, а ежели масло в сухие дни, так невпроворот масла нальют, окромя того — ветчина, водкой поят которые… Одно слово — казак, в рот ему дышло!..»

Манят Кубань, Дон сытым хлебом, сладкой волей. А все же верно: хорошо там, где нас нет.

Воля-то волей, но казаки смотрят хмуро, говорят жестко и скупо: земли нет. Не ждут здесь семью Рыбалко. Не видно было, чтоб тут жили вольные, счастливые люди, обдавало жаром неприязни. Федор уже знает: на ночлег остановиться в поле, воды набрать в колодце — и то непросто. А не дай Бог, быков ночью упустишь на чужое пастбище — загонят, и следов не найдешь. Земля — казачья, у казаков свои беды и заботы, и он с семьей здесь чужой — вот что сразу почувствовал Федор, и тяжелые думы, не отпуская, иссушали душу. Ночами совсем не спалось. Слушал степные звуки, смотрел на звезды, караулил быков, не доверяя сыновьям.

Запорожские казаки

«Одно слово — казак…» Слово это действительно трогало и трогает заветные, глубокие струны сердца. Мощно и радостно тянется душа к простору, небу, морю, степи, к удалой песне, великой правде, вселенской любви к этому миру и всем людям. «Не разговаривайте. Это степь, это десятый век, это не свобода, а воля…» — говорит Федя в «Живом трупе» Толстого, слушая цыганскую песню.

Удивительное это чувство живет в нашем сердце, заваленное, задавленное бытом, условностями, обязанностями, и вспыхивает вдруг от песни, от искреннего разговора, на природе, в застолье, и, вспыхнув, способно перевернуть всю жизнь. И тогда легко отбросить все надоевшее, будничное, скучное, бросить накопленные богатства, немилые дела и неудержимо кинуться к свежести воли. Родные, сладкие мечты: кочевать с цыганами, плавать по морям и океанам, бродить по неизведанным местам в лесах и горах. Тяга к воле, простору — мощный двигатель переселения и расселения нашего народа на трех континентах…

Но не одним лишь простором, не одной лишь свободой от немилых дел и притеснителей манит воля. Нельзя быть вольным одному человеку. Вольными могут быть только люди. Весь дух и образ их жизни, мировоззрение, общественное устройство основаны на любви, совести, вере в Бога. Вольный человек лишь тогда волен и счастлив, когда вольны и счастливы все рядом живущие. Без знания и понимания этого многое в нашей истории и общественной жизни будет странно и непонятно. Зная же, чувствуя всей душой данные Богом нашему народу, живущие в самом сердце его законы воли, нам легче понять рождение восстаний и революций, страдания и уход Толстого, прозрения Достоевского, нам легче понять желания и действия декабристов — тысяч богатых и знатных господ, желавших отдать свои богатства, знания простым людям, готовых жертвовать во имя этого и высоким положением в обществе, и даже жизнью.

Когда Толстой в последние его дни ушел, «рванул» из дома, душа его потянулась к степному, казачьему краю, он поехал на юг, в сторону Кавказа, к воле казаков.

Казачество — пример смелого практического поиска народом лучшей жизни, поиск не единоличный, эгоистический, а именно народный, общий.