Епископ ада и другие истории

Прибыв туда, обезумевшая, она не могла придумать себе иного убежища, кроме Калвер Хауса; и, поскольку не могла поверить в то, что человек, ради которого она пожертвовала всем, и с которым прожила долгие годы, откажет ей, направилась к величественному особняку его светлости.

Камердинер, открывший ей дверь, знал ее и не хотел впускать, но негритянка лукаво сказала (миссис Балкли была не в состоянии говорить вразумительно), что его светлость послал за ними, и слуга, не зная, так ли это, с неохотой отворил им двери. Когда его светлость привезли домой, две дрожащие, изможденные женщины уже подошли к дверям на первой площадке лестницы.

Он пришел в себя, боль его была ужасна, у него отсутствовал язык, и он не мог говорить; он шел, поддерживаемый Хилтоном и врачом, которые просто не смогли бы нести такого крупного человека, и они медленно поднимались по лестнице к тому месту, где миссис Балкли, услышав их шаги, съежилась у двери; ее шелковая шаль, волосы и шляпка были в беспорядке; она была смертельно бледна, ее губы имели пепельный цвет.

Когда она увидела его светлость, с окровавленной челюстью, подвязанной пропитанными кровью бинтами и страшными глазами над ними, она закричала; его светлость рванулся вперед с такой силой, что его сопровождавшие не смогли его удержать, схватил несчастную дрожащими руками и швырнул вниз по лестнице. Врач попытался поймать ее, но не успел; ее платье зацепилось за каблуки, она упала на пол и осталась лежать в коридоре.

Негритянка, всхлипывая, поспешила ей на помощь; Хилтон, чтобы угодить своему покровителю, от которого все еще надеялся получить милость, сказал камердинеру: «Это Алисия Балкли, причина всего этого проклятого дела — выгоните ее».

Врач, человек светский, получавший плату от его светлости, возражать не стал, и, пока его светлость провожали в его комнату, камердинер и негритянка подхватили миссис Балкли и вынесли ее на улицу. Она пошевелилась, почувствовав их прикосновение, негритянка стала умолять камердинера помочь им, и тот согласился отнести ее в ближайший паб, где хозяйка, заметив ее кольца и часы, разрешила положить ее в задней комнате, где посетители могли ее видеть, а воздух казался густым от запахов дыма и пива.

Она спросила о муже и священнике, но негритянка была слишком невежественна, чтобы понять, что она имеет в виду; около полудня она умерла, не дожив до двадцати трех лет.

Это было явное убийство, но дело замяли; хозяйка забрала кольца, часы, шелковое платье, — и даже состригла огненно-рыжие волосы, так любимые прежде его светлостью, — и ее похоронили в общей могиле для нищих. Негритянку выгнали на улицу; та, обезумев от ужаса, вернулась обратно в Калвер Хаус и принялась выпрашивать объедки у кухонной двери. Из сострадания, они назвали ей мое имя и адрес, по которому меня можно найти; той ночью, вернувшись домой, я обнаружил ее на лестнице, и узнал от нее о смерти Алисии Балкли. Я отослал беднягу к другу, который подбирал слуг, и стал размышлять, стоит ли мне написать о случившемся полковнику Балкли.

Я вспоминал лицо его светлости накануне дуэли, и, пока раздумывал, получил известие о его смерти. Он, практически, совершил самоубийство, поскольку жизнь его не была в опасности; но он, не дрогнувшей рукой, сорвал бинты, повернулся изуродованным лицом к стене и умер, — в день похорон Алисии Балкли.

Ах, если бы этим все кончилось, и я, не веривший ни в рай, ни в ад, мог бы забыть Гектора Грейтрикса, седьмого графа Калверса. Тот день я провел в обществе людей, ничего о нем не знавших; я засиделся допоздна, стараясь обо всем забыть. Я пил, танцевал, играл в азартные игры и избегал сплетников, которые могли бы завести разговор о скандале с Калверсами.

Вернувшись, я обнаружил, что свет на лестнице, обычно оставляемый служанкой, погас, так что мне пришлось пробираться наверх в темноте и тишине. Когда я оказался в комнате, мне снова пришлось шарить во мраке, в поисках кремня и трута, перебираясь от одного предмета мебели к другому; было холодно, через высокое окно заглядывала луна, похожая в ясном небе на сосульку. Наконец, когда ощущение темноты стало невыносимым, я нашел трутницу и зажег свет.

Когда я поднес горящий трут к свече, то обнаружил, что я в комнате не один; кто-то сидел в кресле, ко мне спиной, с накинутым на голову капюшоном, — очевидно, мужчина. Я видел свисающую бледную руку, полы одежды, на которой виднелись какие-то отблески. Я подумал, что это кто-то из моих друзей, пришедший навестить меня, уснул в ожидании моего прихода.

Я приблизился, держа в руках свечу; меня вдруг охватил необъяснимый страх.

Когда я подошел, фигура обернулась.

Это был его светлость.

На нем был тот самый миндально-зеленый камзол с серебряной вышивкой, в котором я видел его в последний раз. Господи, спаси нас и помилуй!