Эпилог

К предполагаемым прототипам «Белой гвардии» (они указаны в архиве Булгакова, хранящемся в архиве Ленинской библиотеки: Василиса – священник Глаголев, Шервинский – Сангаевский) можно прибавить еще один: Шполянский – Шкловский. В наружности кое-что замаскировано. Однако «онегинские баки» не придуманы: по словам Шкловского, в 1918 году он носил баки. Биографические данные совпадают, хотя Георгиевским крестом наградил Шкловского не Керенский, а генерал Корнилов. Но зачем Виктор вывел из строя гетманский броневой дивизион? Нынешним летом (1975) я попытался добиться от него ответа – и потерпел неудачу. Неизвестно зачем! Вероятно, Булгаков прав: «Гетманский город погиб часа на три раньше, чем ему следовало бы, именно из-за того, что Михаил Семенович второго декабря 1918 года вечером в “Прахе” заявил… следующее:

– Все мерзавцы. И гетман, и Петлюра. Но Петлюра, кроме того, еще и погромщик. Самое главное, впрочем, не в этом. Мне стало скучно, потому что я давно не бросал бомб». (В книге Шкловского «Революция и фронт» об этом рассказано кратко: «В декабре или конце ноября я был в Киеве, в гетманских войсках, что кончилось угоном мною броневика и грузовика в Красную армию. Но об этом и о странных перестрелках на Крещатике и о другом многом странном когда-нибудь после».)

Я привел этот историко-литературный пример, чтобы объяснить, почему Шкловский в ответ на мои расспросы так и не рассказал мне более или менее подробно, как он бежал из Петрограда. Он бежал много раз, и подробности перепутались или обменялись местами. Из Киева он бежал в очень опасных обстоятельствах и спасся только потому, что, прыгая с поезда, оставил мешок сахара тем, кто хотел его убить. Таким образом, он воспользовался сахаром не только для того, чтобы вывести из строя броневики.

– В общем, – сказал он о переходе через финскую границу, – это было легко. Из Киева – труднее.

Это было легко, потому что в нем ключом била легкость таланта, открывавшая новое там, где другие покорно шли предопределенным путем. Новым и неожиданным было уже то, что он не согласился на арест, не сдался.

Его и прежде любили, а теперь, когда он доказал воочию незаурядное мужество, полюбили еще больше. Если бы желание добра имело крылья, он перелетел бы на них границу.

Но он обошелся без крыльев. Из Финляндии он прислал телеграмму: «Все хорошо. Пушкин». Так его называли у Горького, где он бывал очень часто. Мы вздохнули свободно. Полонская написала и напечатала «Балладу о беглеце», посвятив ее «памяти побега П.А. Кропоткина» и впоследствии (в 1960 г.) заменив анархиста Кропоткина большевиком Я. Свердловым. Виктор Шкловский утверждает, что написал о его побеге и Тихонов.

Он ошибается. На другой день после засады я встретил Тихонова на Невском. Кто-то разговаривал с ним. Мы увидели друг друга за три-четыре шага, и он сразу же сделал едва уловимое движение глазами, которое могло значить только одно: «Не останавливайся. Мы не знакомы». Возможно, что это было лишь разумной предосторожностью – ведь я не знал, кто был его собеседником.

Что касается «Баллады о беглеце» – потомки Кропоткина могли быть довольны. Ее главное достоинство – искренность. Она полна атмосферой пережитого нами в те памятные дни:

У власти тысячи рук

И два лица.

У власти тысячи верных слуг

И разведчикам нет конца.

Дверь тюрьмы Крепкий засов…

Но тайное слово знаем мы…

Тот, кому надо бежать, – бежит,

Всякий засов для него открыт.

У власти тысячи рук

И два лица.

У власти тысячи верных слуг,

Но больше друзей у беглеца.

Ветер за ним Закрывает дверь,

Вьюга за ним Заметает след.

Эхо ему

Говорит, где враг.

Дерзость дает ему легкий шаг.

У власти тысячи рук,

Как божье око она зорка.

У власти тысячи верных слуг,

Но город – не шахматная доска.

Не одна тысяча улиц в нем,

Не один на каждой улице дом.

В каждом доме не один вход,

Кто выйдет, а кто войдет.

На красного зверя назначен лов,

Охотников много, и много псов,

Охотнику способ любой хорош

– Капкан или пуля, облава иль нож, —

Но зверь благородный, его не возьмешь.

И рыщут собаки, а люди ждут

– Догонят, поймают, возьмут, не возьмут…

Дурная охота, плохая игра!

Сегодня все то же, что было вчера, —