Эпидемия

Они шли, болтая о пустяках. Ужасных событий на один день пришлось столько, что от них хотелось как-то на время отгородиться — чем угодно, хотя бы обычной болтовней. Теперь им казалось, что главное — говорить не останавливаясь.

— Пешком… прогуляемся… Пешком вовсе не опасно, — преувеличенно бодро твердил Гарин, будто забыв случайную встречу с бритоголовыми. И Алена также преувеличенно бодро кивала.

— Да! Да! Все в порядке! Мы просто гуляем! А эта веревочка, связывающая нас, как пуповина, — это просто… Маленькая шалость, да?

Они дошли до Тимирязевской улицы и тут только заметили, что обычно забитая пробкой улица пуста, а редкие машины проносились мимо на сумасшедшей скорости с закрытыми окнами и включенными фарами, как зимой.

На перекрестке, уткнувшись в бордюрный камень, стояла «скорая». Аварийная сигнализация тревожно мигала.

Гарин с Аленой подошли ближе и заглянули внутрь.

Внутренняя поверхность лобового стекла была забрызгана кровавой слизью; вытянувшись во весь рост, на сиденьях лежал человек в кожаной кепке. По тому, что на нем не было «скоропомощной» формы, Гарин понял, что это — водитель.

В салоне было пусто. На полу валялись скомканные простыни, все в бурых пятнах, и пластиковая маска аппарата искусственного дыхания. Гарин открыл кабину. Рация еле слышно потрескивала, глухой голос говорил что-то неразборчивое.

Человек в кепке, услышав щелчок замка, заворочался, приподнялся на локте и вдруг оглушительно чихнул. Красное облачко повисело в воздухе и медленно растаяло. Увидев живых, он протянул к ним руку и захрипел.

Алена завизжала. Она захлопнула дверь, прищемив человеку в кепке пальцы; тот закричал от боли, но тут же зашелся в приступе мучительного кашля, который перемежался новыми кровяными разрывами.

— Я не могу!! Я не могу больше!! — визжала Алена. — Зачем все это?! Зачем?! — она стала дергать веревку, пытаясь ее развязать, но от этого узел затягивался еще сильнее. — Зачем мы куда-то идем? Я не хочу больше!!

— Тихо! — Гарин обнял ее и гладил по спине, натыкаясь на выпирающую застежку лифчика; почему-то именно она — эта застежка — вызывала особенно острую жалость. — Не кричи! Нас могут услышать.

Это была ложь. Рядом не было никого. Люди разбежались по домам, попрятались по квартирам и ждали… Неизвестно чего.

— Пошли! — Гарин обхватил Алену за талию и повел вперед. Ходьба успокоила ее быстрее, чем слова. «Раз-два, раз-два, левой-правой, левой-правой…» Алена еще некоторое время всхлипывала в такт шагам, затем остановилась и утерла слезы.

— Прости. Но я правда больше не могу.

— А я не могу тебя отпустить. Как ты доберешься до дома? — Гарин выразительно постучал себя по карману. — Он ведь у нас один. На двоих.

— Андрей! Мы обязательно должны идти туда? — она увидела, как меняется его лицо: подбородок заострился, и черты стали как-то резче.

— Конечно, никто от нас этого не требует. Но… Я хочу вернуться домой. Понимаешь? Боюсь, без этих документов идти домой опасно, — Гарин осторожно взял ее под руку и мягко, но требовательно повел вперед. — Я очень хочу увидеть жену и дочь. Это глупо. Ты, наверное, будешь смеяться. Жена мне изменяла, но я так хочу ее снова увидеть. Смешно?

Алена окинула его странным взглядом.

— Ничего смешного. Это нормально. Я бы даже сказала, закономерно.

Гарин опешил. Он сбился с шага и, засмотревшись на Алену, наступил в лужу.

— Закономерно? Что ты имеешь в виду?

Алена покачала головой:

— Только то, что ты — человек порядочный. Больше ничего.

— Не вижу связи. Если я порядочный, значит, мне можно изменять?

— Конечно. Только порядочным и изменяют. С мерзавцами этот номер не проходит. Они, как правило, успевают первыми.

— Прекрасно! Это что, богатый жизненный опыт?

— Нет, это просто жизнь.

— Весело, — Гарин внезапно ощутил приступ беспричинной злости. — Весело! — повторил он. — Значит, это жизнь? Значит, ты все воспринимаешь так легко и свободно? Тогда что тебе мешает воспринять все это, — он махнул рукой в сторону «скорой» с включенной «аварийкой», — так же легко и свободно?

— Потому, что это — не жизнь, — ответила Алена. — Это — смерть. А смерть я не могу воспринимать спокойно. Я ведь пока живая.

— Да, ты права, — Гарин почувствовал, как у него начинает болеть голова: справа, позади глаза, боль посылала медленные пульсирующие волны, разбегавшиеся по всему телу. — Ты права, и я не знаю, что тебе возразить. Но мне все равно кажется, что мы должны достать эти документы. Чтобы…

Он сам не знал, зачем им нужны эти бумаги. Просто какая-то непоколебимая уверенность, замешанная на необъяснимом упрямстве. «Это наше, — подумал Гарин. — Родное. Русское. Нас бьют, а мы идем; нас убивают, а мы все равно ползем. И никаких возвышенных идеалов, никаких высоких целей — только упрямство. Сволочное, почти скотское, но — неистребимое. Мы задавили Наполеона, мы забросали своими телами Гитлера, мы вымираем, валяемся в грязи, но не сдаемся, пока не закончится двенадцатый раунд. Сделай — или сдохни! Третьего не дано.»