Эпидемия

— Мозги еще не отлетели, — медленно выговорил Ремизов. — Хотя… Судя по всему, у меня начался геморрагический отек легких… Видите кровь?

Островский кивнул.

— Значит, и мозги потихоньку превращаются в малиновое желе… Удивительно, что я еще соображаю.

Доктор сделал движение, собираясь подняться.

— Не уходите, — с мольбой сказал мужчина. — Я умираю… — он закрыл глаза. Повисла пауза.

Островский понимал, что все это выглядит по меньшей мере странно: он сидит у постели умирающего и даже не пытается ему помочь. Но еще более странным было то, что больной сам запрещал делать это.

— Я немного боюсь… — сказал мужчина. — Не оставляйте меня одного.

Островский всем своим грузным телом подался вперед и пожал мужчине руку.

— Ну что вы, голубчик, ей-богу! Все будет хорошо. Я сейчас…

Черноволосый резко открыл глаза и поймал Островского за запястье.

— Вы не уйдете. Если уж вошли, теперь этого делать нельзя. Послушайте меня внимательно, у нас очень мало времени.

Он стал рассказывать, и чем дальше он рассказывал, тем больше старик недоумевал и сам не знал, верить ли тому, что он слышит.

Вернувшись с результатами анализов, Алена заглянула через стеклянные двери и была поражена увиденной картиной: Островский сидел рядом с больным и очень внимательно его слушал.

Он не делал никаких записей в истории, только кивал, соглашаясь с чем-то.

Алена нажала кнопку переговорного устройства.

— Владимир Николаевич!

Островский вздрогнул и обернулся. Он подскочил к микрофону, установленному в боксе:

— Оставь бланки на столике в тамбуре и сейчас же выходи! Не вздумай заходить сюда!

— Как скажете, — с удивлением сказала Алена и сделала, как велел заведующий.

Островский дождался, когда она снова оказалась в коридоре, затем быстро вышел, схватил бланки анализов и вернулся в бокс.

— Ну, и что там? — спросил мужчина. Черные волосы намокли от пота и облепили его бледное лицо. — Вы все еще хотите найти увеличение количества эритроцитов и незначительный лейкоцитоз?

— Признаться, да. Но здесь — все наоборот. Лейкопения, эозинопения и нейтропения. Все как при гриппе.

— Да это и есть грипп, — усмехнулся умирающий. — А-Эр-Си-66, собственной персоной. Неужели вы до сих пор мне не верите?

— Увы, приходится верить. И что я теперь должен делать? Вы многих успели заразить?

— Не думаю. Катаральные симптомы до сегодняшнего утра были выражены не очень четко… Я не так уж и много чихал…

— А сегодня… — начал Островский.

Мужчина перебил:

— Вы уже инфицированы. Но вирус пока в неактивной форме. Вы инфицированы, но еще не больны. И не заболеете, если…

Черноволосый закашлялся, извергая алую пенящуюся мокроту.

Островский не понимал, что ему делать. Голова шла кругом, и он уже не знал, за что хвататься. С одной стороны, он должен был выполнять свой долг. Но с другой… Учитывая то, что сказал этот пациент…

Как ему не хватало сейчас доброго совета!

Островский вышел в тамбур, достал из кармана мобильный телефон и набрал домашний номер Гарина.

— Андрей Дмитриевич! Голубчик! Господи, как же я рад вас слышать! Скажите честно, с вами все в порядке?

— Более или менее, — ответил Гарин. — Спасибо за беспокойство.

— Ой, ну слава Богу! Простите старика, что не позвонил раньше. Не поверите — ни минуты свободной не было! Вы помните Ремизова? Который с лихорадкой неустановленной природы?

Гарин насторожился.

— Что с ним?

— Ой, — Островский вздохнул. — Это не телефонный разговор. Я даже боюсь об этом говорить. Знаете, как раньше? Гонцов, приносящих дурные вести, сажали на кол. Вот и я — ощущаю некоторый дискомфорт в одном месте. С самого утра.

— Что случилось, Владимир Николаевич?

— Андрей Дмитриевич, — Островский замялся. — Не знаю, как и сказать. Не хочу накликать беду, но мне кажется… — он замолчал.

— Что?

— Мне кажется, у нас начинается… эпидемия. Не будете ли вы столь любезны подъехать прямо сейчас и помочь мне кое в чем разобраться. Поверьте, это очень важно.

В трубке воцарилось молчание, и Островский поспешно добавил:

— Андрей Дмитриевич, знаю, что я очень некстати, но все же… Хватайте такси и приезжайте!

— Еду, — ответил Гарин.

Островский сбросил вызов и вернулся в бокс. Первое, что он увидел — это расширенные от ужаса глаза Ремизова. Теперь слезы были не розовыми — красными.

— Зачем?! — прохрипел он. — Зачем вы… — и потерял сознание.

— Алена! — крикнул Островский в интерком. — Стой там и никого не пускай! Слышишь? Никого!

Головная боль, разыгравшаяся пару часов назад, начинала слабеть. Теперь голова была просто тяжелой — настолько, что Карлов сомневался, помнит ли он еще таблицу умножения.

Кудрявцев ускользнул от них, и его поиски до сих пор не принесли никаких результатов. Оставалось надеяться только на чудо.

Генерал продолжал что-то чертить и рисовать. Он перекладывал листы бумаги на столе, располагая их в понятном только ему порядке. Какое-то странное ощущение не давало покоя, словно он что-то пропустил.

Референт дремал, откинувшись на высокую спинку стула. Карлов окликнул его:

— Вадим!

Парень вздрогнул и уткнулся бешеными глазами в мерцающий экран монитора. Затем перевел взгляд на шефа.

— Да?

— Свари-ка еще кофе…