Эоловы арфы

Действительно, после Шнейдера, речь которого свелась, в сущности, к дополнительной аргументации того, что сказал Хаген, слово предоставили Марксу. Он начал уверенно и негромко:

— Господа присяжные заседатели! Все вы знаете, с каким особым пристрастием прокуратура преследует "Новую Рейнскую газету". Но до сих пор, несмотря на все ее старания, ей не удалось возбудить против нас обвинение в других преступлениях, кроме предусмотренных в статьях 222 и 367 Уголовного кодекса. Я считаю поэтому необходимым в интересах печати остановиться подробнее на этих статьях.

В зале воцарилась чуткая тишина. В облике, в голосе и в словах говорившего было что-то такое, что заставило людей стать предельно внимательными, многие даже невольно подались в его сторону.

— Но прежде чем приступить к юридическому анализу, позвольте мне сделать одно замечание личного характера. Прокурор назвал низостью, Маркс выговорил слово "низостью" с сильным нажимом, — следующее место инкриминируемой статьи. — Он взял один из листков своих набросков и прочитал: — "Разве господин Цвейфель не объединяет в своем лице исполнительную власть с законодательной? Быть может, лавры обер-прокурора должны прикрыть грехи народного представителя?"

Зал одобрительно зашумел. Цвейфель в самом деле был одновременно и обер-прокурором Кёльна, и депутатом прусского Национального собрания, теперь, правда, уже разогнанного.

Выждав, пока зал утих, оратор спокойно, как само собой всем ясное, произнес:

— Можно быть очень хорошим обер-прокурором и в то же время плохим народным представителем. Вероятно, господин Цвейфель именно потому хороший обер-прокурор, что он плохой народный представитель.

— Ни одна девушка не может дать больше того, что имеет, — вполголоса по-французски проговорил на скамье подсудимых Энгельс.

Карл с чуть заметной улыбкой взглянул в его сторону. В сущности, он был очень доволен тем, что раз уж прокуратура вместе с ним и Корфом решила привлечь к суду еще одного сотрудника газеты, то им оказался именно Фридрих. В редакции, где почти все сотрудники талантливые, яркие и смелые люди, нет второго столь же бесстрашного и стойкого товарища, такого эрудита, как он…

Подтверждая свою вроде бы шутливую мысль, подсудимый на живых примерах парламентской истории Франции, Бельгии, отчасти Англии показал, что в основе так называемого "вопроса о несовместимости" лежит естественное опасение, что представитель исполнительной власти — и, конечно, такая фигура, как прокурор! — будет в парламенте слишком легко приносить интересы общества в жертву интересам правительства, и потому он менее всего пригоден для роли народного представителя. Дебаты по этому вопросу — в частности, о весьма противоречивом совмещении в одном лице генерального прокурора и депутата — всегда велись довольно широко и никогда, нигде не влекли за собой судебного преследования.

— Господин Бёллинг, — Маркс, не оборачиваясь, кивнул в его сторону, хочет вычеркнуть целый период парламентской истории с помощью избитых фраз о морали. Я решительно отвергаю его упрек в низости и объясняю этот упрек его неосведомленностью.

Серое лицо Бёллинга сделалось совсем землистым, он певольно ссутулился. А Маркс был на вид спокойным и даже, как показалось многим, удовлетворенным. Это нетрудно понять: дело против "Новой Рейнской газеты" тянется уже семь месяцев. И сколько было за это время вызовов к следователю едва ли не всех сотрудников редакции, сколько допросов, обысков, очных ставок… Суд назначался, потом переносился, и это, конечно, опять рождало досаду, озабоченность, опять отвлекало от работы, мешало сосредоточиться. И вот — наконец-то! Наконец-то встреча не в кабинете следователя за плотно закрытой дверью, а на людях, где можно дать открытый бой этой с каждым днем наглеющей контрреволюционной сволочи!..

— Теперь я перехожу к разбору юридической стороны дела. Господа присяжные заседатели! Прокурор утверждал, что мы оскорбили господина Цвейфеля, что мы нарушили статью 222 Уголовного кодекса. Но совершенно очевидно, что эта статья к нам неприменима, ибо в ней речь идет о словесном, устном оскорблении, в то время как в данном случав перед нами газетная статья, то есть если и оскорбление, то печатное, а не устное.

— Какая разница, в какой форме нанесено оскорбление?! — крикнул кто-то из публики. — Оскорбление — это всегда оскорбление.

Маркс увидел, кто крикнул. Это был некто Дункель, один из первых буржуазных акционеров "Новой Рейнской", завербованных Энгельсом в Бармене и Эльберфельде в пору создания газеты. Чуть позже, едва раскусив, что это за газетка, Дункель тотчас забрал свои несчастные пятьдесят талеров обратно. Маркс его помнил. Он посмотрел на Дункеля и, помолчав немного, в напряженной тишине зала сказал, обращаясь к бывшему акционеру:

— Как вы считаете, есть разница между оскорблением и клеветой?