Эоловы арфы

— Господин Леви, — чеканя каждое слово, сказал Маркс, — у меня такое впечатление, что вы и ваши единомышленники не ведаете, что творите. Я уже не говорю о всей дикости и мерзости вашего плана приурочить восстание ко дню моего рождения — этим вы лишь дали бы моим врагам повод называть меня не только эксплуататором рабочих, доктором красного террора, но и Минотавром, требующим кровавых жертв. Дело еще и в том, что восстание в Германии сейчас бессмысленно.

— А разве не вы учили нас, — Леви простер к собеседнику свою короткопалую длань, — что оружие критики не может заменить критики оружием, что материальная сила должна быть опрокинута материальной же силой? Мы стремимся эти ваши смелые революционные мысли воплотить в действительность, и только. Все очень просто!

— Ах вот как вы изучали мои произведения… — Маркс безнадежно усмехнулся. — Господин Леви! Недостаточно, чтобы мысль стремилась к воплощению в действительность — действительность должна стремиться к мысли. В сорок восьмом году я сам покупал оружие для бельгийских рабочих, но сейчас в Германии нет революционной ситуации. Вы лишь зря прольете кровь и вызовете свирепые репрессии. Если нам удастся создать международную социалистическую рабочую организацию — а дело идет к этому, — то и она никогда не будет искусственно вызывать стачки или восстания.

Вплотную подойдя к Леви, Маркс спросил, помнит ли он о походе Гервега.

Да, Леви прекрасно помнит об этом.

А знает ли он о затее Кинкеля?

Готфрид Кинкель, тоже, как Гервег, поэт, долгие годы метался от одной крайности к другой. Не так давно он предпринял поездку в Америку с целью получения там займа в два миллиона долларов — "займа на организацию предстоящей республиканской революции в Германии", а также для сбора предварительного фонда в двадцать тысяч талеров.

Кинкель не только не стеснялся попрошайничать, но, попрошайничая, не стеснялся в Северных штатах выступать против рабства, а в Южных — за рабство. Самая же большая пошлость и глупость состояла, конечно, в том, что Кинкель точно определил, сколько стоит республиканская революция в Германии: ровно два миллиона долларов и двадцать тысяч талеров! Вот только бы достать деньги (около десяти тысяч талеров ему все-таки удалось выцыганить!) — остальное в этой ультрареволюционной затее "все просто"…

Леви знает и о предприятии Кинкеля.

— Гервега и Кинкеля, пожалуй, можно понять и в какой-то мере даже извинить, — старался быть рассудительным Маркс, — потому что оба они поэты, буйные головы, любители красивых безумств, что с них взять, но вы-то, господин Леви, юрист! У вас, казалось бы, должны преобладать трезвость, учет всех pro et contra.

— Что же нам остается — только сидеть и наблюдать? — словно для того, чтобы укор был особенно наглядным, Леви удрученно и растерянно опустил руки.

— Я действительно сижу — сижу все дни напролет в Британском музее, но это не значит, что я только жду революцию — я работаю на нее. Каждый должен найти свое место в этой работе. А поднимать восстание рабочих и вообще возбуждать население, не давая ему никаких твердых, продуманных оснований для деятельности, значит просто обманывать его. Это преступление. — Маркс гневно шагал по комнате и лишь изредка взглядывал на сидящего Леви. — Обращаться к рабочему без строго научной идеи и положительного учения равносильно пустой и бесчестной игре в проповедники, при которой, с одной стороны, полагается вдохновенный пророк, — он ткнул пальцем в сторону Леви, — а с другой — допускаются только ослы, слушающие его разинув рот, — и опять он ткнул пальцем в сторону Леви.

— Значит, — криво усмехнулся гость, — надо полагаться только на распространение научного революционного сознания?

— Вы напрасно усмехаетесь, — очень серьезно сказал Маркс, — сознание такая вещь, которую мир должен, — он произнес последнее слово с нажимом, должен приобрести себе, хочется этого или нет. А люди без положительной доктрины ничего не могут сделать, да ничего и не сделали до сих пор, кроме шума, вредных вспышек и гибели самого дела, за которое они боролись.

— Возможно, — непонятно о чем сказал Леви, — но в данном случае, господин Маркс, уже поздно рассуждать. Подготовка к восстанию развернулась…

— Ничего не поздно, пока восстание не началось. Вы завтра же поедете в Германию и передадите своим единомышленникам мою точку зрения — мое решительное требование прекратить всякую подготовку к подарочному восстанию? Ясно?

Леви помолчал, что-то взвешивая, потом негромко, упрямо ответил:

— И все-таки я думаю, что выступление уже вряд ли удастся предотвратить. Рабочие встретили с энтузиазмом мысль о восстании. И они твердо уверены, что вы, Энгельс и все ваши друзья немедленно поспешите к ним, так как мы, конечно, будем сильно нуждаться в политических и военных руководителях.