Эоловы арфы

- Вы прекрасно знаете, - сказал Хёхстер, отступая на два шага, - что ваше условие, во-первых, незаконно: решения в Комитете принимаются простым большинством голосов; во-вторых, оно и невыполнимо, так как всегда кого-то из членов Комитета нет на месте.

- Вы еще будете рассуждать о законности и незаконности! - возмутился Энгельс. - Вы, до сих пор не сумевший навести в городе элементарный порядок, обеспечить соблюдение простейших правил организованности. У вас даже защитники баррикад голодают - законно это или не законно?

Лошадь, еще более возбужденная гневным голосом своего всадника, взметнулась на дыбы. Хёхстер стремительно отскочил в сторону, и Энгельс, после нескольких энергичных усилий совладав с лошадью, бросил ему:

- Я сказал все!.. Ну, а ваш шарф, - он был теперь в его руках крепко скрученным жгутом, - мне еще пригодится! - С этими словами Энгельс пустил поводья и хлестнул лошадь тугим красным жгутом; лошадь еще раз взмыла на дыбы, потом с маху ударила в землю передними копытами и понесла. Мирбах заторопился вслед.

Когда Мирбах догнал Энгельса и поравнялся с ним, тот, еще клокоча от гнева, спросил:

- Отто, тебе, как главному коменданту города, я нужен?

- Еще бы! Я не знаю, что без тебя стал бы делать.

- Значит, ты не хочешь, чтобы я уехал? Ты против моего изгнания?

- Что за разговоры, Фридрих! Разумеется, против.

- И у тебя достанет смелости заявить об этом Комитету?

- А ты сомневаешься?

Энгельс помолчал, взвешивая слова Мирбаха; раскрутил свой шарф, снова обвил его вокруг шеи, бросил один конец за спину, другой - на грудь.

- Ну, если так, - сказал он повеселевшим голосом, - тогда я сейчас же отправлю в Комитет нарочного с заявлением, в котором напишу, что поскольку Отто Мирбах приглашен в город на пост главного коменданта по моему предложению и я являюсь его адъютантом, то требование Комитета безопасности о моем отъезде я исполню лишь в том случае, если это мне прикажет Мирбах. Что ты скажешь?

- Ты противопоставишь меня всему Комитету, - не сразу ответил комендант, - даже вознесешь выше Комитета. Это, разумеется, и нелогично, и незаконно.

Энгельс метнул яростный взгляд на Мирбаха.

- И ты заводишь ту же песню! А для меня сейчас существует лишь одна логика - логика борьбы за интересы рабочих, и для меня сейчас лишь то законно, что служит этим интересам. А они диктуют мне необходимость оставаться здесь возможно дольше и сделать все, что в моих силах, для обороны города. Я тебе, кажется, уже говорил: есть все основания ожидать, что падение последней баррикады Эльберфельда будет вестником скорого прекращения "Новой Рейнской газеты". Я защищаю здесь многое, и в том числе - свою газету. И сейчас лишь ты можешь мне в этом помочь.

- Но пойми, Фридрих, Комитет не захочет и не станет считаться со мной! - воскликнул Мирбах.

- Там видно будет. Скажи мне только одно: ты возражаешь, чтоб я послал такое письмо, или нет?

- Не возражаю. Дело твое. Но учти, что последствия трудно предвидеть.

- Спасибо. За последствия отвечаю я.

Как только они прибыли на место общего сбора, Энгельс тут же написал заявление и со знакомым рабочим-золингенцем отправил его в Комитет. Затем он присоединился к Мирбаху, и они вместе выстраивали на лугу отряды, беседовали с командирами, производили учет всего вооружения, выясняли нужды бойцов, кого-то отчитывали, кому-то давали совет, о ком-то расспрашивали... Выявилось, что вся вооруженная сила восставших насчитывает 759 человек. Мирбах был удручен этой цифрой, а Энгельса она словно подхлестнула: видя, что силы так невелики, он словно стремился каждому отряду, каждому бойцу добавить своих сил, своей энергии, своего презрения к врагу.

Энгельс так увлекся всеми многосложными делами общего сбора, что забыл и о разговоре с Хёхстером, и о своем письме. Мирбах иногда посматривал на него со стороны трезвыми глазами много повидавшего на споем веку человека и с грустью думал: "А ведь там, в ратуше, наверное, уже готово решение Комитета". Энгельс удивился, когда рабочий-золингенец снова предстал перед ним со словами: "Вам пакет".

- Какой пакет? От кого?

- Из Комитета безопасности.

- Ах да! - словно вернувшись из приятпого сна к горькой действительности, воскликнул Энгельс. - Вы передали мое письмо?

- Самому председателю.

- Ну и что он?

- Он его тут же прочитал, сказал: "Это не меняет нашего решения" - и хотел было отправить уже приготовленный для вас пакет со своим курьером, но того не смогли найти, и он доверил мне.

Энгельс вскрыл пакет, достал бумагу и - почерк был аккуратный, четкий, явно не хюнербейновский - прочитал: "Полностью отдавая должное деятельности, проявленной до сих пор в здешнем городе гражданином Фридрихом Энгельсом из Бармена, проживавшим в последнее время в Кёльне, просим его, однако, сегодня же оставить пределы здешней городской общины, так как его пребывание может дать повод к недоразумениям относительно характера движения".

Далее шла дата - 14 мая 1849 года и подписи. Подписей Хюнербейна и Нотъюнга не было.

- Сегодня же! - воскликнул со злостью Энгельс, передавая бумагу Мирбаху.

- Что? - тревожно спросил тот.