Энси - Хозяин Времени

Вот и хорошо. От слов я бы расчувствовался настолько, что это непременно привлекло бы внимание Дьюи Лопеса, школьного фотокорреспондента. Дьюи умеет подлавливать людей в самые неловкие моменты — например, как тогда, когда он щелкнул звезду школьной команды по футболу Вуди Уилсона рыдающим в раздевалке после первого в том сезоне проигрыша. На самом деле Вуди ревел оттого, что долбанул с досады кулаком по своему шкафчику и сломал три пальца — но об этом все забыли, и во всеобщей памяти остался лишь снимок. Вуди заклеймили прозвищем «Плакса Вуди», которое, по всей вероятности, прилипнет к нему до конца жизни наподобие бумажки с надписью «Дай мне под зад».

Так мы и стоим — Гуннар и я, вполне созревшие для унизительного щелчка Кодака, и тут вдруг Гуннар находит слова. Лучше бы он их не находил.

— Как сказал однажды Льюис Кларку: «Тот, кто готов отдать жизнь за друга, стоит дороже всей Луизианы»[4].

Я застыл. Как бы он случаем не полез ко мне с объятиями! Что, если поблизости нарисуется Дьюи, и тогда ко мне навечно приклеится прозвище «Энси-голубенси»?!

Но Гуннар обниматься не стал. Вместо этого он снова вчитывается в бумагу и заявляет:

— Вот только ты не уточнил, какой именно месяц отдаешь.

— Чего?..

— Ну, понимаешь, ведь месяцы — они разные. В сентябре тридцать дней, в октябре тридцать один, не говоря уже о феврале.

Надо признать, я слегка офигел, но это ничего, с офигением я управляться умею. Собственно, оно для меня — состояние вполне нормальное. Пожалуй, я готов согласиться с практичным подходом Гуннара к делу — в конце концов, это он умирает, а не я; не мне оспаривать его методы.

Я быстро посчитал на пальцах:

— Тебе осталось шесть месяцев, так? Седьмой будет май. Значит, я отдаю тебе май.

— Здорово! — Гуннар шлепает меня по спине. — Мой день рождения как раз в мае!

И тут откуда-то из подпространства материализуется Мэри-Эллен Маккоу, выхватывает у Гуннара бумагу и спрашивает:

— Что это?

Да будет вам известно: Мэри-Эллен Маккоу — королева бруклинских сплетен среди несовершеннолетних. Она постоянно начеку, вынюхивая что посочнее да погрязнее; а поскольку носяра у Мэри размером с Род-Айленд, то и чутье у нее лучше, чем у бладхаунда. Уверен — она знала про болезнь Гуннара; мало того — скорее всего, это она и разнесла информацию о ней по всему Нью-Йорку и, возможно, части Нью-Джерси.

— Отдай! — требую я, но она отдергивает руку с листком в сторону — не достанешь — и читает. Затем смотрит на меня так, будто я пришелец с другой планеты.

— Ты отдаешь ему месяц своей жизни?

— Да. И что?

— Ты продлеваешь отпущенный Гуннару срок? Энси, какой же ты лапочка!

Тут я фигею окончательно. Никто и никогда еще не называл меня лапочкой, тем более Мэри-Эллен Маккоу, от которой в жизни доброго слова не дождешься. Может, так она пытается меня оскорбить? Но, судя по выражению ее лица, она говорит искренне.

— Какая прекрасная идея! — продолжает восторгаться Мэри-Эллен.

Я пожимаю плечами.

— Всего лишь бумажка.

Но кому я пытаюсь втереть очки? Эта бумажка уже не просто бумажка. Мэри-Эллен поворачивается к Гуннару и по-мультяшному быстро-быстро хлопает ресницами:

— А можно я тоже подарю тебе месяц своей жизни?

Я вглядываюсь, не насмехается ли она. Но нет, ничего подобного.

Гуннар, ошеломленно-польщенный, одаривает ее взглядом типа «пропадай-все-пропадом» и говорит:

— Конечно, если ты этого хочешь.

— Заметано, — произносит Мэри-Эллен. — Энси, пиши контракт.

Я ничего не отвечаю, потому как еще не вышел из столбняка.

— Не забудь указать, который месяц, — напоминает Гуннар.

— И, — добавляет Мэри-Эллен, — обязательно уточни, что этот месяц должен быть взят из конца моей жизни, а не откуда-то из середины.

— Да как он может быть взят из середины? — осмеливаюсь спросить я.

— Мало ли как... Кома там или еще что? Неважно, главное — даже символический жест не должен оставлять лазеек для злоупотреблений, правильно?

Вот это логика. Разве ж мне с такой тягаться?

* * *

— Ну и как оно там было, у Умляутов?

В обеденный перерыв Хови и Айра истерзали меня расспросами — словно я не у Умляутов побывал, а в доме с привидениями.

— Там, небось, ногу некуда поставить — кругом одни лекарства? — спросил Хови. — Вон моему дяде пришлось делать пристройку к дому для своего «железного легкого» — оно у него размером с автомобиль.

— Не, ничего такого я не видел, — ответил я. — Не того типа болезнь.

— Все равно, наверно, там жуть, — пришел к выводу Айра.

Я подумал, а не рассказать ли им про самодельное надгробие, но решил, что дело это слишком личное и не стоит превращать его в сплетню.

— Да нет, было клево, — отвечал я. — Семья как семья. Папа — как все, вечно задерживается на работе. Мама классная такая, а Кирстен с Гуннаром — обычные брат и сестра, как у всех.

— Кирстен... — протянул Айра, и они с Хови обменялись многозначительными усмешками. — Ты общался с самой Кирстен?

— Представьте себе. Мы обедали все вместе.