Читаем Enlightenment Now: The Case for Reason, Science, Humanism, and Progress полностью

Why should intellectuals and artists, of all people, kiss up to murderous dictators? One might think that intellectuals would be the first to deconstruct the pretexts of power, and artists to expand the scope of human compassion. (Thankfully, many have done just that.) One explanation, offered by the economist Thomas Sowell and the sociologist Paul Hollander, is professional narcissism. Intellectuals and artists may feel unappreciated in liberal democracies, which allow their citizens to tend to their own needs in markets and civic organizations. Dictators implement theories from the top down, assigning a role to intellectuals that they feel is commensurate with their worth. But tyrannophilia is also fed by a Nietzschean disdain for the common man, who annoyingly prefers schlock to fine art and culture, and by an admiration of the superman who transcends the messy compromises of democracy and heroically implements a vision of the good society.

Though Nietzsche’s romantic heroism glorifies the singular Übermensch rather than any collectivity, it’s a short step to interpret his “single stronger species of man” as a tribe, race, or nation. With this substitution, Nietzschean ideas were taken up by Nazism, fascism, and other forms of Romantic nationalism, and they star in a political drama that continues to the present day.

I used to think that Trumpism was pure id, an upwelling of tribalism and authoritarianism from the dark recesses of the psyche. But madmen in authority distill their frenzy from academic scribblers of a few years back, and the phrase “intellectual roots of Trumpism” is not oxymoronic. Trump was endorsed in the 2016 election by 136 “Scholars and Writers for America” in a manifesto called “Statement of Unity.”116 Some are connected to the Claremont Institute, a think tank that has been called “the academic home of Trumpism.”117 And Trump has been closely advised by two men, Stephen Bannon and Michael Anton, who are reputed to be widely read and who consider themselves serious intellectuals. Anyone who wants to go beyond personality in understanding authoritarian populism must appreciate the two ideologies behind them, both of them militantly opposed to Enlightenment humanism and each influenced, in different ways, by Nietzsche. One is fascist, the other reactionary—not in the common left-wing sense of “anyone who is more conservative than me,” but in their original, technical senses.118

Fascism, from the Italian word for “group” or “bundle,” grew out of the Romantic notion that the individual is a myth and that people are inextricable from their culture, bloodline, and homeland.119 The early fascist intellectuals, including Julius Evola (1898–1974) and Charles Maurras (1868–1952), have been rediscovered by neo-Nazi parties in Europe and by Bannon and the alt-right movement in the United States, all of whom acknowledge the influence of Nietzsche.120 Today’s Fascism Lite, which shades into authoritarian populism and Romantic nationalism, is sometimes justified by a crude version of evolutionary psychology in which the unit of selection is the group, evolution is driven by the survival of the fittest group in competition with other groups, and humans have been selected to sacrifice their interests for the supremacy of their group. (This contrasts with mainstream evolutionary psychology, in which the unit of selection is the gene.)121 It follows that no one can be a cosmopolitan, a citizen of the world: to be human is to be a part of a nation. A multicultural, multiethnic society can never work, because its people will feel rootless and alienated and its culture will be flattened to the lowest common denominator. For a nation to subordinate its interests to international agreements is to forfeit its birthright to greatness and become a chump in the global competition of all against all. And since a nation is an organic whole, its greatness can be embodied in the greatness of its leader, who voices the soul of the people directly, unencumbered by the millstone of an administrative state.

Перейти на страницу:

Похожие книги

1937. Трагедия Красной Армии
1937. Трагедия Красной Армии

После «разоблачения культа личности» одной из главных причин катастрофы 1941 года принято считать массовые репрессии против командного состава РККА, «обескровившие Красную Армию накануне войны». Однако в последние годы этот тезис все чаще подвергается сомнению – по мнению историков-сталинистов, «очищение» от врагов народа и заговорщиков пошло стране только на пользу: без этой жестокой, но необходимой меры у Красной Армии якобы не было шансов одолеть прежде непобедимый Вермахт.Есть ли в этих суждениях хотя бы доля истины? Что именно произошло с РККА в 1937–1938 гг.? Что спровоцировало вакханалию арестов и расстрелов? Подтверждается ли гипотеза о «военном заговоре»? Каковы были подлинные масштабы репрессий? И главное – насколько велик ущерб, нанесенный ими боеспособности Красной Армии накануне войны?В данной книге есть ответы на все эти вопросы. Этот фундаментальный труд ввел в научный оборот огромный массив рассекреченных документов из военных и чекистских архивов и впервые дал всесторонний исчерпывающий анализ сталинской «чистки» РККА. Это – первая в мире энциклопедия, посвященная трагедии Красной Армии в 1937–1938 гг. Особой заслугой автора стала публикация «Мартиролога», содержащего сведения о более чем 2000 репрессированных командирах – от маршала до лейтенанта.

Олег Федотович Сувениров , Олег Ф. Сувениров

Документальная литература / Военная история / История / Прочая документальная литература / Образование и наука / Документальное
Хрущёвская слякоть. Советская держава в 1953–1964 годах
Хрущёвская слякоть. Советская держава в 1953–1964 годах

Когда мы слышим о каком-то государстве, память сразу рисует образ действующего либо бывшего главы. Так устроено человеческое общество: руководитель страны — гарант благосостояния нации, первейшая опора и последняя надежда. Вот почему о правителях России и верховных деятелях СССР известно так много.Никита Сергеевич Хрущёв — редкая тёмная лошадка в этом ряду. Кто он — недалёкий простак, жадный до власти выскочка или бездарный руководитель? Как получил и удерживал власть при столь чудовищных ошибках в руководстве страной? Что оставил потомкам, кроме общеизвестных многоэтажных домов и эпопеи с кукурузой?В книге приводятся малоизвестные факты об экономических экспериментах, зигзагах внешней политики, насаждаемых доктринах и ситуациях времён Хрущёва. Спорные постановления, освоение целины, передача Крыма Украине, реабилитация пособников фашизма, пресмыкательство перед Западом… Обострение старых и возникновение новых проблем напоминали буйный рост кукурузы. Что это — амбиции, нелепость или вредительство?Автор знакомит читателя с неожиданными архивными сведениями и другими исследовательскими находками. Издание отличают скрупулёзное изучение материала, вдумчивый подход и серьёзный анализ исторического контекста.Книга посвящена переломному десятилетию советской эпохи и освещает тогдашние проблемы, подковёрную борьбу во власти, принимаемые решения, а главное, историю смены идеологии партии: отказ от сталинского курса и ленинских принципов, дискредитации Сталина и его идей, травли сторонников и последователей. Рекомендуется к ознакомлению всем, кто родился в СССР, и их детям.

Евгений Юрьевич Спицын

Документальная литература
1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции
1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции

В представленной книге крушение Российской империи и ее последнего царя впервые показано не с точки зрения политиков, писателей, революционеров, дипломатов, генералов и других образованных людей, которых в стране было меньшинство, а через призму народного, обывательского восприятия. На основе многочисленных архивных документов, журналистских материалов, хроник судебных процессов, воспоминаний, писем, газетной хроники и других источников в работе приведен анализ революции как явления, выросшего из самого мировосприятия российского общества и выражавшего его истинные побудительные мотивы.Кроме того, авторы книги дают свой ответ на несколько важнейших вопросов. В частности, когда поезд российской истории перешел на революционные рельсы? Правда ли, что в период между войнами Россия богатела и процветала? Почему единение царя с народом в августе 1914 года так быстро сменилось лютой ненавистью народа к монархии? Какую роль в революции сыграла водка? Могла ли страна в 1917 году продолжать войну? Какова была истинная роль большевиков и почему к власти в итоге пришли не депутаты, фактически свергнувшие царя, не военные, не олигархи, а именно революционеры (что в действительности случается очень редко)? Существовала ли реальная альтернатива революции в сознании общества? И когда, собственно, в России началась Гражданская война?

Дмитрий Владимирович Зубов , Дмитрий Михайлович Дегтев , Дмитрий Михайлович Дёгтев

Документальная литература / История / Образование и наука