Энигма-вариации

— Вот что для меня совершенно невыносимо, — сказала она, когда мы двинулись прочь. Она все замедляла шаги, как будто частью души хотела остаться подольше. Никогда я еще не видел ее такой задумчивой и нерешительной, почти присмиревшей. — Меня насмерть разит мысль, что я могла прожить все эти долгие годы, дотянуть до этого мига здесь, во дворе, с тобой, и по-прежнему ощущать, что никуда не продвинулась ни на дюйм. Все бы отдала, лишь бы не знать, что девчонка, которой тогда было двадцать и которая ждала, когда ты вечером поднимешься по лестнице, в итоге переживет столько всякой дребедени, а потом вновь окажется в исходной точке и будет едва ли не молить, чтобы все произошло снова. Как будто часть меня встала, как вкопанная, осталась тут, да так и ждала, когда я вернусь. Мы сделали несколько шагов.

— Я не выходила замуж. У меня нет ребенка. Мне сейчас кажется, что я снова студентка, которая переводит Оруэлла на греческий.

Я ответил, что она наверняка не всерьез. Ее муж, ее дочь, ее дом, все эти прекрасные авторы, которых она издает и выводит в люди, — ничто?

— Они принадлежат к одной траектории. А я говорю о другой, той, на которую нас выносит каждые четыре года, а потом сносит обратно. О жизни, далекие, тускло освещенные пики которой нам удается разглядеть, когда вокруг темно, о жизни, которая вроде бы нам не принадлежит, и все же она к нам ближе, чем наши тени. О нашей звездной жизни, твоей рядом с моей. Как-то за ужином кто-то сказал, что каждому человеку дано как минимум девять вариантов жизни, некоторые мы выпиваем до дна, другие робко пригубливаем, а к некоторым не прикасаемся вовсе.

Ни я, ни она не задали вопроса, к какому варианту относится наша жизнь. Не хотелось знать.

Даже квантовая теория надежнее, подумал я. На каждую прожитую нами жизнь есть как минимум восемь других, до которых нам и не дотянуться, а уж не разобраться в них и подавно. Может, не существует истинной жизни или подложной жизни, одни репетиции ролей, сыграть которые нам, скорее всего, не суждено вовсе.

На пути через дворик я приметил нашу скамью. Мы остановились, вгляделись в нее.

— Когда б она умела говорить, — произнесла она.

— Тебе хотелось попробовать мою слюну.

Она собиралась было сделать вид, что забыла, но потом:

— Да, именно.

Здесь и завершилась моя настоящая жизнь.

— Да, кстати, — сказала она, когда мы вышли из дворика и сели в ресторане за стол, который забронировали в начале дня, — мы сегодня спим в одной постели?

Странную она выбрала формулировку.

— Мне казалось, именно так все и задумано, — сказал я.

— Задумано. — В ее устах мои слова прозвучали с налетом иронии. — Да, конечно, задумано, — повторила она, будто и ей фраза эта показалась слишком неопределенной, чтобы над ней иронизировать.

Мы сидели в ресторане, который так и остался лучшим в городе. Сюда родители вели своих отпрысков, когда приезжали их навестить. Когда-нибудь ты будешь тут ужинать с дочерью, сказал я. Она отмахнулась было от этой фразы с ее нарочитой сентиментальностью. «Да, возможно, когда-нибудь я буду тут с ней ужинать, — сказала она. А потом, будто не желая развеивать порожденные этими словами чары: — И мне хотелось бы, чтобы в этот день мы были втроем».

Зачем она это сказала?

— Потому что это правда.

Я попытался разбавить ее слова наигранным легкомыслием.

— А ей это не покажется странным?

— Ей, может, и покажется. Зато тебе — нет, а мне и подавно.

Она застала меня врасплох.

Я протянул руку, дотронулся до ее лица. Мы молчали. Она позволила мне задержать ладонь на ее щеке, прикоснуться к губам. Вторую мою руку она удерживала на столе обеими своими.

— Два дня, — произнес я.

— Два дня.

Мы хотели сказать — хотя ни один не произнес этого вслух, — что в этих двух днях — целая жизнь.

Еда оказалась так себе. Нам было все равно. Мы смотрели в окно, съели десерт, отказались от кофе, медлили. После, осознав, что не возникло ни толики взаимного разлада, но все еще опасаясь его, я предложил не спешить и прогуляться до нашего крошечного отельчика и заглянуть наконец-то в маленький живописный бар, в котором в наши дни была кулинария. Там оказалось немноголюдно. По вечерам в понедельник здесь вообще редко выпивали. Мы устроились возле окна, выходившего на залитое лунным светом озеро. А потом, ничего не заказав, вдруг передумали и ушли. Ей захотелось прогуляться вдоль замерзшего озерного берега. Ну давай, сказал я, заметив, что по льду шлепает студенческая компания, а подальше две девицы катаются на коньках.

Она пожалела, что не привезла коньки. Мне не лень дойти до Ван Спеера, взглянуть? Нет, не лень. Это она пытается вернуться вспять во времени? Или оттягивает уединение в спальне?