Энигма-вариации

Садовник присел на корточки, подобрал кота и, держа трупик животного в одной руке, обнял меня другой.

Мы уже почти распрощались, когда я задал ему еще один вопрос:

— А чего все от меня шарахаются? Он усмехнулся.

— Боятся, что вы приехали землю себе затребовать. Сейчас брошенная земля ох как ценится.

Я улыбнулся.

— А вас тоже интересует брошенная земля? — спросил я.

— Ну а что ж, я не человек, что ли?

Чтобы узнать его реакцию, я сказал, что мы, возможно, отстроим дом заново. В дальнем уголке души я даже готов был поклясться, что не лгу.

— Ну, тогда я снова стану вашим садовником.

— Тогда вы снова станете нашим садовником.

Он обнял меня еще раз, а я, даже не успев ни о чем подумать, понял, что обнимаю его в ответ.

Мне хотелось больше никогда не видеть его лицо. Он знал, как знал и я, что он не собирается быть нашим садовником. Когда-нибудь я приеду снова, и окажется, что ему теперь принадлежат все соседние участки, включая и наш.

* * *

По дороге обратно к причалу я пересек крошечную площадь и решил постучать в низенькую дверь, что вела в комнатушку — кабинет мэра. Старушка, которая, вытянув наружу ящик стола, увлеченно рылась в его захламленных, расхлябанных глубинах, сообщила, что сына ее нет на месте.

«Завтра заходите», — небрежно отозвалась она, когда я осведомился, скоро ли он будет. Но я сегодня уезжаю, сказал я, а потом представился. Она оторвалась от поисков, узнала, видимо, мою фамилию, а там и вспомнила, что вилла наша сгорела. «Уж сколько лет тому, а?» — спросила она. А потом вдруг сделалась сердечной, любезной, едва ли не заискивающей. Мы через годик отстроим ее заново, сказал я, не столько для того, чтобы сообщить о принятом решении или утвердить свой авторитет и право собственности, сколько чтобы увидеть ее реакцию. Вид у нее сделался обескураженный. «Mi dica altera, ну, рассказывайте», — сказала она, явно приготовившись к новостям и похуже. Мне рассказать было нечего. Просто хочу предупредить мэра, что мы собираемся нанять строителей с материка. Я знаю: он предпочтет, чтобы работали местные. Она меня крепко вывела из себя, и я порадовался разлившемуся по ее лицу неудовольствию. «Передайте, пожалуйста, сыну, что я заходил». А потом, открыв дверь, я резко развернулся и выдал одну из многозначительных «кстати сказать» фраз ушлого полицейского инспектора из детективного фильма: а не знает ли она случайно, как можно связаться с Джованни, краснодеревщиком?

Старушка призадумалась. Нет, не знает. «Quello ё sparito tempo fa! Да он уже давным-давно пропал». — «А куда, не знаете?» Она передернула плечами. «Может, ваш отец знает». — «Откуда моему отцу знать?» — спросил я. Но она то ли не услышала, то ли сделала вид, что не слышит, и снова полезла в открытый настежь ящик стола. А потом, глядя на меня с едва прикрытым презрением, произнесла: «Удачи с поиском рабочих».

Я вышел на палящее солнце, стал искать глазами кафе. Хотелось присесть и записать все соображения по поводу моего визита. Подумал, не добраться ли до норманнской часовни, но ведь я уже видел ее на пути вверх, и она, как ни странно, ни о чем мне не сказала.

Да и вообще все вещи молчали. Даже те мысли, которые я наскоро набросал в блокноте, оказались порожними. Мне что-то было нужно, но я понятия не имел, что. Последнее, что я записал: «Я вернулся ради него». То было много часов назад. Я закрыл блокнот, огляделся. Это место я видел в первый раз. Это место я видел в последний раз. Кафе выходило на гавань, из него открывался вид на взбиравшийся по склону город, рыбаки разбирали такелаж и снасти. В ранний дополуденный час я оказался единственным посетителем. Зонтики пока не раскрыли, а я заранее знал, что сидение под прямым солнцем закончится головной болью. Поэтому, допив кофе, я решил пойти обратно в город и поваландаться в тени. Я помнил, где находилась книжная лавка, и решил выбрать там какую-нибудь книжку — убить время до прихода парома. А еще я подумал навестить своего старого репетитора и выбросить хотя бы эту историю из головы.

У меня ничего не выветрилось из памяти, его дом я нашел мгновенно. У входа, рядом с крыльцом, стоял все тот же кособокий облезлый почтовый ящик, что и десять лет назад. Имя его было написано крупными заглавными буквами, выдававшими старческий тремор и твердую решимость предать это самое имя гласности. Каждую букву он обвел трижды: один раз — красным, дважды — синим, и все это на квадратном листочке в клеточку, который он сложил и поместил в окошко для имени. Проф. Сермонета. Квартира 34. Это из памяти тоже не выветрилось.