Энигма-вариации

Наша смущенная зачаточная улыбка досказала оставшееся. Она стояла у кухонной двери с бокалом в руке. Кончилось тем, что я сдался, сдаться мне хотелось с самого начала. То, что я поцеловал ее прямо сейчас, не дожидаясь подходящего момента, сообщило всему эротический, едва ли не непристойный преждевременный азарт. Она страстно вернула поцелуй. Наверное, потому что целоваться было проще, чем говорить. Я хотел сказать, что ждал этого много лет, что не выдержу еще четыре года, если этот раз — последний. Но мы были слишком счастливы, чтобы говорить.

Два дня. Потом мы поссорились. В субботу вечером я захотел сходить в кино, а ей больше хотелось в воскресенье днем. По субботам народу слишком много, сказала она. Но мне именно поэтому и нравится ходить в кино по субботам. Я люблю, когда много зрителей. А днем в воскресенье там уныло. Кроме того, ненавижу выходить из кинотеатра в хмурый закат воскресенья, которое катится к неминуемой смерти. Оба стояли насмерть. Сдаться было просто, но не один не сдавался, и чем отчаяннее мы упирались, тем труднее было уступить. В тот вечер я из вредности пошел в кино один, оттуда отправился к себе и не стал ей звонить. На следующий день она сходила на тот же фильм и не позвонила тоже. Краткое объяснение по электронной почте в понедельник утром продлилось минуты две. Потом переписка замерла.

При следующем нашем разговоре ни один не смог вспомнить, по поводу какого фильма мы разругались в тот давний день четыре года назад. Было смешно. Видимо, у нас назрело, сказал я, пытаясь замылить этот эпизод и загладить наше нелепое поведение — мое поведение, поправился я. Ей представлялось, что есть слова поточнее, чем «назрело». «Сглупили»? Безусловно. Ты или я? — спросил я, пытаясь добавить перца в разговор и оставляя за ней право сделать первый выстрел. «Ты, разумеется». А потом, поскольку первый гол забит: «Но, наверное, и я тоже», — сказала она. А может, мы тогда просто задирались по своему обыкновению.

Комната в квартире на Верхнем Вест-Сайде была забита народом, шум стоял оглушительный. Она хотела познакомить меня с мужем — он находился в соседней, такой же набитой комнате. «А ты?» — спросила она, явно имея в виду: ты тоже с кем-то пришел? Я с Манфредом. Он тоже здесь? Она улыбнулась, я улыбнулся в ответ. А потом мы посмотрели друг на друга и, не стерпев повисшего между нами вежливого молчания, прыснули от хохота. Смеялись мы не над моей жизнью с Манфредом, хотя, возможно, именно смех и был лучшим способом поднять эту тему. Мы хохотали, потому что моментально поняли: каждый исподтишка следил за жизнью другого. Я знал про ее замужество, она знала про Манфреда. Возможно, смеялись мы просто из-за той легкости, с которой общаемся вот так, по-дружески, после того нашего расставания.

— А я знала, что здесь тебя встречу, — сказала она.

— Откуда?

— Сама попросила их тебя пригласить. Мы рассмеялись.

— А ты небось догадался, что это моих рук дело, вот и пришел.

Снова она читала мои мысли, и это было здорово.

— Ну как оно у тебя? — спросила она наконец. Я прекрасно понял, про что она. Она же, увидев, что я вроде как озадачен, добавила: — Ну в смысле с Манфредом.

— Обычно. По-домашнему. По воскресеньям складываем выстиранное белье, — сказал я. — А что у тебя за муж? — поинтересовался я, пока мы пробирались через толпу.

— Именно такой, какие мне всегда и попадаются: умнющий, язвительный и наедине нестерпимо угрюмый. Я пришла к выводу, что мужчины все угрюмые, — или ты не знал?

— Сам я всегда был угрюмым. С последнего курса, — подтвердил я, пытаясь смягчить ее отповедь.

— С незапамятных времен, — поправила она.

— Впрочем, он такой мачо, что на публике угрюмым не бывает. — Она посмотрела в сторону мужа. — Все непросто, — произнесла она наконец.

Я понял: за этим последует неприятное признание.

— Ты ничего не спрашиваешь, — заметила она, точно еще не решив, что сказать дальше.

— Но... — начал было я, подталкивая ее к откровенности непроизнесенным словом.

— Но я все равно тебе скажу, потому что на всей этой сраной планете только ты один и поймешь. Я его, может, и люблю. Но я никогда не была в него влюблена, ни на миг, ни на сколько.

— Выходит, у вас идеальный брак, — заметил я.

Я пытался сохранять легкость, небрежность. Может, потому что мне не хотелось знать больше или не хотелось расспросов про мою жизнь — чтобы и тут ничего не зашаталось. Но она будто не услышала этой ремарки.

— Не издевайся, — фыркнула она. — Я тебе об этом рассказываю только потому, что между нами все в точности до наоборот. Мы будем влюблены друг в друга, пока не сгнием дочиста, до зубов, ногтей, волос. Что, однако, ничего не значит, поскольку мы и двух дней не способны прожить вместе.

— Ты мне про это говоришь, потому что...

Она вытаращилась на меня, будто отказываясь верить, что я до сих пор ничего не понял.