Энглби

Джен упомянула и номер дома, и людей, пригласивших ее на вечеринку. После кражи велосипеда прошла всего пара дней, так что она вряд ли успела обзавестись новым. И я решил заявиться туда же — без приглашения. Это проще простого, особенно когда примешь на грудь как следует. Я взял пару бутылок вина в магазине Артура Купера и отправился в бар гостиницы «Брэдфорд» доводить себя до кондиции. К одиннадцати вечера, прикинул я, народу в домик набьется столько, что открывать на звонок пойдут уже не хозяева, а гости. Уверенная манера плюс две бутылки вина наверняка сработают в качестве пропуска.

Зачем вообще было идти на вечеринку? Почему просто не подождать, когда Дженнифер оттуда выйдет? Не знаю. Никакого конкретного плана я не имел. Народу собралось множество, толчея, гвалт, шум, что-то невыносимое. В одной из комнат танцевали. Бессмыслица, представляющая чисто антропологический интерес. Осла или краба, возможно, увлекли бы теоретические построения на тему функции подобных сборищ в социальном поведении данного вида. Я проторчал там сколько смог, а потом вернулся в свой «Моррис-1100» на Парк-стрит.

Свернув за угол на Джизес-лейн, я включил радио и стал ждать. Потом в машине стало душно, пришлось выключить мотор и обогреватель. Я видел, что с вечеринки уже вышло несколько студентов, они приближались ко мне по Малькольм-стрит; другая группа направилась в противоположную сторону, к центру города. Я вглядывался в них, пытаясь узнать.

Было боязно, что Дженнифер появится не одна, хотя Робина на вечеринке я не заметил, да и в отношениях у них появились сложности. Но наверняка какой-нибудь парень не упустит случая и попытает счастья… Либо рядом с Джен может оказаться какая-нибудь из подружек.

Но нет. Наконец-то я увидел ее, эту походку нельзя не узнать — по крайней мере мне, в силу стольких наблюдений. Вдруг Джен отвернулась, помахала кому-то, направившемуся в центр. Постояла секунду, словно колеблясь, не пойти ли туда же, но все-таки зашагала на север, в мою сторону, потом побежала, чтобы наверстать отставание. Затем перешла на быстрый, чуть сбивчивый шаг. Я включил мотор. Она посмотрела по сторонам, собираясь перейти улицу, но, не зная, тронусь я или нет, на всякий случай переходить не стала, а торопливо пошла дальше в восточном направлении.

Я проехал несколько метров, поравнялся с ней, опустил стекло и окликнул ее по имени. Джен опасливо посмотрела через дорогу. Я предложил ее подвезти, она, оглядевшись, перешла улицу. Ей явно не хотелось ехать со мной в машине, но она согласилась, боясь показаться невежливой.

Усевшись рядом, она принялась изображать вежливость: всячески благодарила, мол, ей невероятно повезло, что я оказался рядом.

Ее близость ошеломила меня.

Через минуту, от силы через две все должно было кончиться — как только мы переедем через реку. Эта оскорбительная краткость нашей совместной поездки наиболее полно воплощала в себе все то, за что я ненавидел время и жизнь.

Меня охватила ярость. Когда мы подъехали к пересечению с Честертон-роуд, я свернул направо, наобум, надеясь сделать небольшой круг по улице с односторонним движением, ведущей на восток, и уже оттуда снова повернуть вправо и выехать на ее тихую улочку.

Но небольшого круга не вышло. Я слишком разозлился и свернул влево по Виктория-роуд, потом у церкви — где же еще! — направо и помчался по современному микрорайону, еще один поворот налево, потом направо, и вот я уже на Хистон-роуд, ведущей на север. Настала ночь, дорога была пуста, и я выжал в пол педаль газа.

Дженнифер стала возмущаться, просить остановиться. Волшебство рассеялось. Свернув не туда, а потом резко прибавив газа, я сам разрушил эту близость, продлившуюся всего две минуты. А я всего лишь хотел побыть с Джен еще немного: я не имел никакого злого умысла. Но чем дальше я ехал, тем невозможнее казалось вернуться назад: она загоняла меня в угол, и я не знал, как теперь с ней себя вести.

Она превратилась в хнычущую, перепуганную, инфантильную эгоистку, хотя видно было, что она и сама толком не понимает, надо ли ей пугаться и в какой степени. Иногда она переставала твердить «Ради Христа, прекрати, ты псих, остановись сейчас же» и пыталась меня урезонить и — как ей казалось — очаровать:

— Послушай, Майк, не понимаю, что на тебя нашло, но слушай, давай на минутку остановимся и все обсудим.

Но чары ее больше не действовали. По крайней мере, на меня. Очарования сейчас в ней было не больше, чем в том бейсингтонском продавце пластинок.

Тут Джен сменила тактику и какое-то время, пока мы ехали через Хистон, молча сидела надувшись. Это поразительно, как женщины уверены в силе своих надутых губок. Кто-то должен наконец им объяснить, что на собеседника это не действует и не заставит его ни раскаяться, ни передумать, а лишь выставит их самих — обидевшихся — в глупом виде.