Энергоблок

Моськин уныло побрел по коридору. Вода была по щиколотку. Под ней смола фильтропорошка довольно толстым слоем выстлала пол, смачно, зернисто и жирно, как икра, расползалась из-под подошв. При неосторожном шаге ноги прокатывались на мелких круглых «икринках» смолы.

Палин отметил, что шум воды стихает. Сквозь сапоги чувствовал тепло воды. Градусов пятьдесят…

«Наше счастье, что после регенеративных теплообменников и доохладителей… — подумал Палин. — А если б двести восемьдесят?.. Был бы шорох… Но шум определенно стихает… Болотов закрыл задвижки… Ну, деятели!»

Палин был возбужден, ощущал решительность и вместе с тем внутреннюю потерянность. Лихорадочно думал, куда же теперь загонять эту грязнотищу…

«Назад, только назад… Откуда выперли…» — думал он, не оставляя и тени сомнения, что не допустит сброса радиоактивной пульпы в море.

Шум окончательно стих. Послышался топот ног по ступенькам лестничных маршей. Сквозь стекло двери увидел, как с последней площадки выскочили Болотов и Алимов и, в упор столкнувшись с голым Моськиным, остановились. Палин быстро двинул в их сторону, сделал руками крест и во весь голос заорал:

— Стой! Не заходить! — И уже спокойно, подойдя к двери, сказал: — Миллион распадов. По аэрозолям шесть норм… Всем надеть «лепестки».

И сам подумал, что впопыхах тоже забыл надеть.

— Ну, ты даешь!.. Ну, ты даешь!.. — в ступоре бубнил Алимов, глядя на Моськина и делая мелкие нырки головой влево, вправо. — Давай, матрос, дуй в санпропускник, что стоишь, как Аполлон?.. Ну, ты даешь!.. Ну, варвар!.. — И шлепнул его по волосатой ягодице. — Беги, живо!

Моськин будто только и ожидал этого шлепка, рванул с места и, перескакивая через три ступеньки, скрылся.

Запыхавшись, прибежал Шаронкин. Еще наверху был слышен его смех горошком — встретил голого Моськина. Но теперь не до смеха. Головой не вертит. Наплывы кожи на щеках и скулах побелели. В глазах испуг и миллион вопросов.

— Ну, ты даешь! — сказал ему Алимов. — Видал, что натворил? Кто допускал на работы?..

— И-и я… — сказал Болотов. Его трясло.

— Да успокойся ты… — тронул его за рукав Палин. — Успокойся.

Шаронкин вдруг захехекал.

— Ну и дела! Туши лампу, вешай абажур…

— Ну, ты даешь! — возмутился Алимов, от негодования тряся головой и будто нюхая воздух. — Ты знал, что емкости с активной пульпой имеют сообщение с фильтрами?

— Физкультпривет, Станислав Павлович! Ты об этом знал не хуже меня… Хе-хе-хе! На орехи вместе заработали. Один Палин, умник, не разрешил тогда и как в воду глядел… Ну, дозиметрия! — Он хлопнул Палина по плечу. Наплывы кожи на лице порозовели.

Алимов обвел всех затравленными глазами и вдруг приказал Болотову:

— Глуши реактор! Расхолаживайся! Шаронкин, Пряхин, Дрозд, ко мне в кабинет через десять минут. И чтоб, как штык, без опозданий… Палин, организуй саншлюзы, чтоб не разносили грязь.

«Первое толковое распоряжение», — подумал Палин.

…Проходы залитого радиоактивной пульпой коридора с двух сторон перекрыли канатами, повесили на них знаки радиационной опасности, поставили противни с мешковиной, смоченной в контакте Петрова. Абдулхаков и Проклов стали с двух сторон коридора в некотором удалении от входов. Вплотную к двери — рентген в час.

Палин побежал в тапочках, которые принес Абдулхаков, на щит дозиметрии, оставив грязные сапоги у противней. Туда же поставили еще несколько пар сапог и стопку комплектов пластикатовых полукомбинезонов, чуней, фартуков…

Палин неотступно думал теперь о «черной трубе». Он сидел за столом в помещения щита дозиметрии, обхватив голову руками, сморщившись, как от зубной боли.

«Господи! Неужели ж так будет всегда?.. Уже двадцать лет…»

Схватился за телефон. «Почему молчит Федосов?..» Нервно задергал тумблером. Наконец звонок. Федосов сообщил: из трубы минус седьмая степень, после разбавления к морю — минус одиннадцатая…

Но Палину было стыдно. Больно. В груди саднило. Ну что? Ну что же он может сделать?! Он вскочил. Прислушался. Тишина. Как после погрома. Забегал взад и вперед.

«Что делать? Что делать?..»

Он будто увидел перед собой огромное сморщинившееся лицо моря, лицо Природы.

«Стыдно, гадко!..»

И вдруг осенило. «Конечно же! Надо просить… Просить Болотова!»

Он лихорадочно бросился к телефону, нажал тумблер блочного щита управления.

— Болотов, — послышалось в капсуле.

— Послушай, Виталий! — Палин орал почему-то во всю силу голоса. — Немедленно! Немедленно отключай дренажные насосы!..

— Это почему?

Палин понял, что надо хитрить, лгать, ловчить, все, что угодно, но лишь бы отключить эти ненавистные, подлые насосы. Разорвать этот грязный поток во что бы то ни стало.

— Миленький, Виталя, пожалуйста! Могут загнать в море пульпу… Ее ведь ничем не разбавишь, а?.. Рыбка съест смолу, ты поймаешь рыбку… Ты меня понял?!

— Сейчас отключим, — сказал Болотов спокойно, почти безразлично.

Палин откинулся на стуле. Сердце бешено колотилось.

«Чего это оно так?» — подумал Палин. Приложил руку к груди: «Тук-тук… Тук-тук… Тук-тук…»

Вдруг навалилась дикая усталость. Руки на стол. Голову на руки. Расслабился. В мозгу стучало.

«Нужна энергия… Нужна энергия…»