Эмпузион

Они уселись вокруг столика, за которым Войнич как раз подписывал открытки отцу и дяде. Он сунул их под гербарий, хотя Август и не знал польский язык. Во всяком случае, такое у него было над венцем преимущество. Они разговаривали о том, о сем: о достоинствах гербария, о здоровье Тило, о скором пришествии зимы. Внезапно Август в доверительном жесте склонился к парню и сказал:

- А я ведь раскусил тебя, красивое существо, Мечислав, - имя он произнес так, словно долго-долго его учил. – Я знаю, кто вы такой. Если Юпитер и Венера одновременно дадут свидетельство, появится монстр, которого все станут дарить уважением, с милой внешностью…

То, о чем сначала подумал Войнич, было связано с дырой в стене: что он недостаточно плотно ее заткнул, и что, возможно, не заметил других в стенах и дверях. Внезапно он затосковал по отцу – тот знал бы, что ответить, как себя повести. Мечислав чувствовал, как напряглось его тело, потому, чтобы продлить время для реакции, он потянулся к рюмке и – несмотря на предыдущие решения – опорожнил ее до дна. Август суетливо наполнил ворую.

В течение этих нескольких мгновений, когда говорил Август, когда Schwärmerei стекала из гортани в желудок, чтобы там соединиться с кровью, Войнича охватило спокойствие.

- Нам уже пора собираться, герр Август. Нужно потеплее одеться. – Войнич поднялся и подошел к шкафу за пальто. – Не знал, что вы интересуетесь еще и астрологией. Будет новая тема для дискуссии с герром Лукасом.

Август поглядел на него через плечо, не двигаясь с места.

- А вот это из Плутарха: "То ли женское наслаждение предпочитает, то ли мальчишеское обаяние?", "Где только видит красоту, он двурукий".

Войнич стоял у двери, отвернувшись к гостю спиной. Он всего лишь опустил голову.

- Цицерон об этом говорит, - таинственно сказал Август и прибавил. – А знаешь, что таких как ты топили в море?



Ехали они на смешной повозке местного изобретения, в которой лавки располагались вдоль корпуса, так что сидели они словно пожарные, друг напротив друга, в основном, молча, обмениваясь только отдельными словами, потому что повозка трещала и скрипела. Войнич поглядывал из-под прищуренных век на весь этот разожженный осенними огнями мир, что было новым упражнением в искусстве глядеть – он делал так, как советовал ему Тило. Мир становился плоским, складываясь из пятен и линий, иногда совершенно неожиданных. Там, где взгляд отказывался глядеть прежним образом, когда уже предварительно знаешь, на что направляешь глаза, там иногда появлялись совершенно изумительные фигуры. Дорога на Лангвальтерсдорф по направлению к Рёйбницу, которую как раз сейчас они и преодолевали, ведущая через огромные открытые горные луга, казалась треугольником с мягкими линиями, окруженным полосами разных оттенков бронзы, сиены, гнилой зелени и ржавчины. Эти полосы игрались симметрией, повторялись за очередным поворотом и раздражали нерезкие края треугольника неожиданной фактурой обочин, в которые врастали темные штрихи деревьев. Небо запускало зубы в виднеющиеся на горизонте горы, подгрызая землю. А красные листья, осыпающиеся с буков – то были залитые кровью следы когтей.

- У вас что, глаза болят? – обратился к Мечиславу Фроммер, и Войнич увидел в обращенном к нему взоре неподдельную заинтересованность.

Когда они доехали до небольшого, но очень живописного горного убежища, солнце скрылось за спину высокой горы, но, наверняка, на другой стороне все так же освещало золотым сиянием низины. Было довольно темно, и темнота эта была бархатной.

Хозяин, одетый по-альпийски, в кожаных коротких штанах и толстых носках, пригласил их в теплый дом, где их угостили вином домашней работы (не очень-то и хорошим), а потом настойкой из семи местных трав, рецептура которой хранилась в строжайшем секрете. Достопримечательностью горного убежища был один из тех горных прудов, о которых говорили, что здесь подземные воды выходят наверх, принимая форму глубоких водоемов, с всегда холодной и хрустально чистой водой.

Опитц обращался к хозяину с огромным почтением, а Август с Лукасом, когда смесь спиртных напитков сделала их посмелее, вновь начали препираться. Из кухни разносился замечательный запах вроде как гуляша – каждый из прибывших был голоден, так что все с нетерпением ожидали, когда они, наконец-то, смогут насытиться. На сей раз беседа касалась традиций, и из того, что Войнич слышал краем уха, Лукас упирал на то, что к традициям следует относиться со всей серьезностью и дословно, поскольку в них заключена мудрость множества поколений; а вот Август твердил, что это внешний, жестко застывший панцирь, который удерживает людскую общность лучше религии, но в освобожденном мире, который наверняка настанет, ни от одной, ни от другой не останется и следа.

- Третье ноября – это наш Kaninchentag[31], - перебил все эти размышления хозяин, давая указание расставлять столовые приборы. – Тогда-то мы едим блюдо под названием Angstel[32].