Эмпузион

Так что Войничу трудно было следующим днем спокойно лежать на процедуре, он чувствовал, что его тянет на рвоту – это он представлял, как эти создания выглядят теперь у него в желудке. Сам процесс человеческого пищеварения представился ему настолько абсурдным, что теперь откровенно сомневался в том, станет ли продолжать вести свой блокнот с рецептами. Тогда он решился на небольшую прогулку по улочкам и закоулкам, которые уже достаточно хорошо узнал за последний месяц своего пребывания, потому-то очень быстро это ему и надоело. Потому быстрым шагом по прогулочной тропе он направился в сторону леса, прошел мимо санатория и вышел за церковь. Мечислав старался ни о чем не думать, лишь считал шаги, пока не запыхался и не потерял счет. Он уже добрался до леса и вошел в его глубину по дорожке, что вела под гору. Вид лесной подстилки, замшелых ветвей, маленьких грибков, явно несъедобных, названия которых были ему не известны – все это лечило его паршивое самочувствие и отодвигало рвоту. Точно так же действовал запах хвои. Сейчас Мечислав чувствовал, что у него в груди вздымается какая-то тяжесть, переполненная любовью, наполненная жизненными соками. О да, жизнь не может быть легкой, ее необходимо чувствовать, это хороший балласт. Так Войнич долго ходил, пока не глянул на полученные в подарок от отца часы, устройство, которое всегда показывало, что он куда-то опоздал; и точно так же было и на этот раз – обед!

Возвращавшегося в спешке на обед Войнича остановил один вид. Краем глаза на одном из дворов он заметил мужчину, который склонился над каким-то предметом мебели, стоящим прямо на земле, словно бы этот человек его ремонтировал. Войнич остановился только через несколько шагов и замер. Осторожно, чтобы не спугнуть мужчину, он отступил и увидел точно такой же стул, который стоял в пансионате на чердаке – солидная работа с ремнями, прикрепленными к спинке и к ножкам. Мужчина что-то прибивал молотком, вероятно, он вытащил этот стул после длительного срока хранения без пользования. В какой-то момент их глаза встретились, и Войнич слегка поклонился, прикладывая пальцы ладони к шляпе, которой у него не было. Мужчина на приветствие не ответил, а просто вернулся к прерванной работе.

На мостике перед пансионатом Войнич наткнулся на Фроммера, как обычно застегнутого под самое горло и засушенного. Выглядел он задумчивым и курил, стряхивая пепел в протекавшую под мостиком воду.

Если людей можно описать их вредными привычками, которым они поддаются, то в случае Вальтера Фроммера то был табак, от которого он весь пожелтел и высох. А курил он страстно, держа папироски между большим и безымянным пальцем, а длинные мундштуки сжимал в плоскую полоску, из-за чего ему приходилось втягивать дым сильнее, с большей размашистостью – тогда его щеки западали, а благородное лицо, окаймленное тщательно обстриженными пепельными волосами, неожиданно приобретало какой-то хищный оттенок. Некто, обладающий столь милой и неприметной внешностью вообще не должен курить. И вообще, его фигура вызывала мысль о некоем странном напряжении между размашистостью и скрытностью, словно бы этот человек все время должен был держать себя в ежовых рукавицах, ибо, если бы только позволил себе слабость, из его высохшего, окруженного клубами дыма тела высвободилось бы что-то невысказанное, безумное и ужасное, словно сказочный джинн, который бы вылетел из его рта и разом отрицалбы все, что Фроммер в своей жизни сказал и сделал.

Старый Гёрберсдорф. Вид с Черной горы.

Они обменялись традиционными любезностями, побранили переменчивую погоду и выразили надежды на ее скорую поправку, поддерживая в прогнозировании, скорее, берлинскую фракцию. Вчерашний ужин они обошли молчанием. Войнич остановился возле Фроммера без особой охоты, потому что уже опаздывал, а теперь они вместе глядели на текущий под ними ручей. Неожиданно Фроммер отозвался:

- А вы знаете, я чувствую явное влияние подземного озера. Разве у вас, случаем, не возникало впечатления, будто бы эта подземная вода размывает здесь наши мысли? Мне сейчас сложно найти хотя бы одну, чтобы описать случившееся.

- Вы так считаете? – как-то неуверенно спросил Войнич.

- Еще мне известно, откуда здесь такая любовь к планированию и всяческому режиму. Без них все здесь расплылось бы. Нас насильно захватил бы туман, мы бы бессмысленно болтали, будто во сне. Раствор между кирпичами наших домов рассыпался бы, и швы на наших одеждах разлезлись бы.

Изумленный Войнич искоса глянул на него.

- Да, это странное место. Наполненное некоей тайной… - снизил он голос, готовый рассказать или хотя бы упомнить про ворковании, про чердачные помещения, про стул и шляпу, про комнату супруги Опитца.

Фроммер проникновенно поглядел на молодого человека, словно бы требуя, чтобы Войнич подал ему какой-нибудь сигнал, чтобы каким-то значащим образом подмигнул.

- Вы хотите мне что-то сказать, герр Фроммер?