Эми и Исабель

Исабель и Бев тут же принялись рыться в сумках, и вскоре совместными усилиями были извлечены на свет ручка, старый конверт, а также бумажный носовой платок. Все это перекочевало во влажные руки Дотти.

Пока Дотти писала, Исабель украдкой посмотрела на Бев, а та кивнула, словно подтверждая, что все правильно, все хорошо: эти ужасные муки, эти родовые схватки должны наконец разрешиться, но… чем?

Дотти дописала и закурила сигарету, а потом протянула конверт Исабель, Исабель не хотела узурпировать место лучшей подруги, коей была Бев, и поэтому держала конверт так, чтобы Бев тоже все видела. Чтение не было долгим.

Бев судорожно вздохнула. Ее потное тело охватил озноб. Сердце Исабель тревожно колотилось. Она сложила конверт пополам, потом еще пополам, словно хотела поглубже спрятать страшные слова. Бев залилась слезами.

— Я его ненавижу, — произнесла она тихо. — Прости, Дотти, но я ненавижу его.

Дотти чуть обернулась и посмотрела на Бев.

— Прости, — повторила та, встретившись с ней взглядом. — Он — твой муж, и я его сто лет знаю, а ты — моя лучшая подруга, поэтому я не имею права так говорить, не мне говорить это, но я готова сказать еще раз: «Я его ненавижу».

— Ничего, — ответила Дотти. — Я тоже. — Она снова выпрямилась в кресле. — Хотя это не так.

Исабель молча рассматривала кнопку радио на приборной доске. Она знала, что у Дотти трое сыновей, теперь, наверное, лет двадцати или около того, и они уже уехали из дому. Один из них жил в Бостоне и собирался жениться. Исабель смотрела сквозь ветровое стекло на раскинувшийся перед ней дом и представляла себе Дотти — молодую жену и мать много лет назад, когда дом был живой и шумный; рождественское утро впятером (нет — вшестером, ведь Беа Браун, наверное, тоже частенько бывала здесь на праздники), у Дотти всегда забот полон рот.

— Это же вся твоя жизнь, — сказала Исабель Дотти.

Дотти грустно посмотрела на нее, и ее влажные голубые глаза вспыхнули каким-то необычайным светом.

— Да, вся моя жизнь.

— И вот, пока ты лежала в больнице… — сказала Бев с тихим ужасом. — Ох, Дотти. Какой кошмар!

— Да. — Голос Дотти звучал трепетно и тускло, хотя, скорее всего, она просто устала.

Бев и сама чувствовала себя разбитой.

— Давайте войдем, — сказала она и открыла дверь машины. (Наконец-то!) — Мы помрем в этой жаре.

И Бев не шутила. Она прекрасно осознавала, как обстоят дела с ее здоровьем: она была толстой, курящей женщиной, всегда избегавшей физических упражнений, и она уже была немолода, и эта страшная жара повергала ее в шоковое состояние. И никто в мире не удивится, если она возьмет да и склеит ласты прямо сейчас, и если это случится, думала она, выгружаясь из машины и видя черные точечки перед глазами, то виноват будет не кто-нибудь, а Уолли Браун. Ох, как же ей было дурно.

— Мне все равно, умру я или нет, — сказала Дотти все таким же призрачным голосом, все еще сидя в машине.

— Я знаю. — Бев открыла дверь Дотти и взяла ее за руку. — Но может, ты потом пожалеешь, и к тому же…

Тут слезы снова хлынули из глаз Бев, она почувствовала, до чего легкой стала ее подруга, как тонки ее запястья. Вглядевшись в воспаленные голубые глаза женщины, которую она знала много лет, Бев почувствовала внезапно, что смерть Дотти реальна, возможна и более близка, чем ее собственная.

— Я буду чертовски скучать по тебе, Дотти, — закончила Бев, — без тебя мне будет дерьмово, Дотти Браун.

Исабель было неловко. Она не знала, следует ли ей тоже войти в дом или, скорее всего, Бев не имела это в виду. И в то же время было бы невежливо просто развернуться и уехать после этой глубоко личной сцены.

— Исабель! — позвала Дотти. Она уже вышла из машины и стояла рядом с Толстухой Бев, заглядывая в раскрытое окно. — Пойдем с нами в дом. Пожалуйста.

И тут же загремел голос Бев, перекрывая Дотти:

— Да, Исабель, конечно, ты идешь с нами.

Кухня поначалу привела Исабель в замешательство. С одной стороны, это была прекрасная кухня: большие окна над раковиной открывали вид на блеклые лужайки вдали, на подоконниках выстроился ряд горшков с геранью. Мило и по-домашнему смотрелась на полочке коллекция расписанных вручную кружек и кресло-качалка у захламленного книжного стеллажа, с которого свисали длинные плети филодендрона. Спящий в кресле-качалке серый кот прекрасно дополнял картину, хотя Исабель не могла справиться с чувством неприязни, которое он у нее вызвал. Кухня воняла кошками, и, конечно, тут же стоял кошачий лоток (краем глаза она заметила слипшиеся комочки внутри — разве можно это держать на кухне?). Удручали ее и дыры в стенах, и оборванные обои. Наверное, тут идет ремонт, думала Исабель, исподтишка осматривая кухню, но ни Дотти, ни Бев ни словом не обмолвились об этом.

Дотти сразу направилась к креслу, согнала кота и обреченно упала в него. Она закурила сигарету, а спичку ткнула в горшок с геранью.

— Чай со льдом в холодильнике, — пробормотала она, закрыла глаза и выдохнула дым.

Толстуха Бев чувствовала себя здесь как дома (Исабель позавидовала: как же они близки, если Бев передвигается на кухне подруги, словно это ее собственная кухня).