Емельян Пугачев

Пассек подергал пальцами вправо-влево свой мясистый длинный нос, что-то пробурчал и устало повалился на турецкую кушетку. Он высок, широкоплеч, грузен, выражение лица приветливое, умное, носит парик, большой щеголь, часа по два проводит у зеркала. Как и большинство офицеров — картежник.

— Да-да, братцы-гвардейцы, — сказал густым басом верзила и силач Алексей Орлов. У него вдоль левой щеки глубокий сабельный шрам, нанесенный в пьяной драке лейб-компанцем Александром Ивановичем. — Приходит нам всем, гвардейцам, неминучая беда. Великий князь нашу гвардию янычарами считает. Не кем-нибудь, а я-ны-ча-рами, ха-ха!.. И грозит унять.

— Хуже, — перебил его Григорий. — Недавно его высочество изволил выразиться так: «Гвардейцы только блокируют резиденцию, они не способны к военным экзерцициям и всегда для правительства опасны».

— Дурак, а умный, — кто-то неестественным голосом проквакал от печки и, сипло перхая, захихикал.

— Кто-кто дурак? — и все, широко улыбаясь, повернули головы в темный угол, к печке.

— А я знаю, про кого его сиятельство сказали: дурак, а умный, — прозвенел из полумрака веселый голос казачка. Мальчонка успел нализаться сладкого вина из опорожненных бутылок, не в меру стал развязен, сыпал табак мимо трубок, натыкался на мебель. — Это про великого князя… сказано.

Все громко, как грохот камней, захохотали, дым дрогнул, и дрогнули стекла. Из соседней комнаты на взрыв смеха прибежали Хитрово, семнадцатилетний вахмистр Потемкин и еще двое офицеров. Тоже принялись невесть чему хохотать. Хохотал за компанию и курносый Митька.

Григорий Орлов нахмурился и постучал в пол трубкой.

— Митька, — сказал он, — я тебе, мизерабль несчастный, до колен уши оттяну, я тебя завтра же продам на рынке, как курицу, а замест тебя арапчонка куплю. Пшел вон!

Казачок всхлипнул, стал тереть кулаками глаза и, пошатываясь, побрел к двери. Всем сделалось жаль маленького Митьку.

— Устами младенца сам Бог глаголет, — заметил капитан Пассек и подмигнул Митьке в спину.

— Эти боги на кухне околачиваются, — возразил Алексей Орлов, — денщики, да солдаты, да торговцы из мелочных лавчонок, сиречь — простой народ. Видали, господа? Это очень примечательно.

— Митька! — крикнул подобревший хозяин. — Встань передо мной, как лист перед травой…

Полупьяный, с воспаленными глазами, казачок выскочил из-за портьеры и повалился в ноги хозяину.

— Я вижу, подлец, что у тебя в безмозглой башке творится. Я тебя насквозь вижу, — притворно запугивал он Митьку, грозя пальцем. — Встань! И ежели ты, петух щипаный, еще хоть раз скажешь или только подумаешь, что его высочество великий князь дурак, я тебе, знаешь, что сделаю?

— Зна-а-ю, — виновато хныкал Митька.

Все прыснули. Человек у печки подавился смехом и закашлялся. Митька ушел.

Григорий Орлов прикрыл за ним дверь и тихо, но с разжигающими жестами стал говорить:

— Эх, братцы-гвардейцы. И какой это, к чертовой матери, великий князь. Наши войска гибнут в прусской войне тысячами. У государыни Елизаветы слезы не просыхают от наших потерь, а рекомый русский великий князь радуется и похваляется, что он истый пруссак… А перстень носит с рожей короля Фридриха. Срам, друзья, срам…

— Вот этими своими ушами слышал! — громогласно закричал Алексей Орлов, но Григорий погрозил ему пальцем. Алексей сбавил голос: — Когда наши наклали немцам при Гросс-Эггерсдорфе, великий князь проклинал храбрость русских и с горя нажрался пьян как стелька…

— А вы ведаете, что есть пьяный великий князь? — подхватил Григорий Орлов и, запахнувшись в бухарский халат, стал взад и вперед вышагивать по кабинету. — Когда он нажрется красного вина да пива со своими голштинцами, он буйствует, ругается, как конюх… Обнажает шпагу! А кому от него больше всех тягостей? Разумеется, великой княгине. Уж мне ли не знать!

Все поглядели на него с надеждой, завистью и тревогой. Грузный Пассек перевалился на кушетке с боку на бок, язвительно сказал:

— Этот самый Карл-Петр-Ульрих из Голштинии, сиречь Петр Федорыч, смею молвить, разумом зело скуден. Ведь ему тридцать три года стукнуло, а он много дурашливей Митьки-казачка… Хотя бы эта игра в солдатики… Эта казнь крысы по законам военного времени… Позор!

Григорий Орлов и гости стали пить вино, жженку, шампанское. Пили с печалью, с раздражительным задором. Вино не веселило, вместо бодрой радости растекалась по жилам горечь.

— Да оно и понятно, господа, — желчно начал Пассек. — Ведь он же круглый неуч, только и всего, что на скрипке пиликает, да кадрили хорошо пляшет, да ногами прусскую муштру горазд откалывать. Что он читает? Ничего.

— Как ничего? Ошибаетесь, капитан, — прозвучал из темноты, от печки, все тот же насмешливый голос, неизвестно кому принадлежащий. — Недавно он накупил полвоза лютеранских молитвенников. А еще уважает читать кровавые сказки про разбойников. Вместе с метрессой своей Марфуткой Шафировой…

— Но ведь ныне при нем… — начал было молчавший до сего капитан Бредихин и осекся.