Емельян Пугачев, т.2

Кобяков, бравый, средних лет купец, с рыжей бородой и горбатым носом, попрощался с заплаканной женой, сыном и со всем людом, сел верхом на коня, перекрестился двуперстием и поехал на Соколову гору. И лишь только остановился там и собрал возле себя толпу мятежников, как Бошняк приказал открыть огонь по кучке народу возле Кобякова. Оставшееся купечество вознегодовало на действия Бошняка. Бургомистр Матвей Протопопов вскочил на лошадь, помчался к Бошняку.

– Батюшка, ваше высокоблагородие, – стал купец выговаривать ему. – Да ведь ты своими выстрелами лучшего нашего купца изничтожишь. Одумайся!..

– А что же, любоваться мне на изменников?!

Тем временем Кобяков, окруженный казаками, поехал в стан Пугачева, что верстах в трех от города, в зимовье саратовского колониста.

Пугачев сидел в саду, в холодке, ел яблоко. Кобякову показался он грозным. Купец упал на колени.

– Ты что за человек? – спросил Пугачев. – Встань.

– Ваше величество, я саратовский купец Кобяков. Город прислал меня к вашей милости за манифестом. Жители хотят под вашей рукой быть и служить вам, а манифеста нет...

– Дубровский! – закричал Пугачев. И когда секретарь, поспешая к государю, выскочил в окно из дома, Пугачев раздраженно сказал ему: – Как это так, Дубровский, в Саратове моего императорского манифеста нет? Вот жалуется человек.

– Был манифест послан, ваше величество, – ответил секретарь. – И не один...

– Может, и был, – сказал Кобяков, – да не в наши руки попал он. Начальство завладело им.

– Сколько у вас там солдатства-то и кто командир, Бошняк, что ли?

– Бошняк, ваше величество, – проговорил купец. – А воинской силы мало, да и та в колебании...

– Вот видишь... А у меня сейчас пять тысяч, а назавтра и все десять будут... Так и скажи там. А Бошняка поймать надо да голову срубить... На, возми манифест, казачьему есаулу Винокурову отдай... Иди. Слышь-ка, у тебя баньки нет, купеческой?

– Была, ваше величество, – тряхнул рыжей бородой купец, – была, да пожар слизнул.

– Жалко. А то я с самой Казани веничком-то не хвостался... Вот банька была у купца Крохина, отдай все, да и мало.

Крупное лицо купца растеклось в улыбку, меж рыжими усами и бородой сверкнули белые зубы, он сказал:

– Первейший дружище мой, Крохин-то Иван Васильич... Самый закадычный.

– О-о, ишь ты, – прищурил правый глаз Емельян Иваныч. – Ну, иди с Богом.

И только он ушел, ввалились в сад посланцы от трехсот бурлаков.

А в это время купец Кобяков, держа над головой бумагу с манифестом, подъезжал к окраинам города. Навстречу ему скакал с тремя казаками Бошняк, огромные усы его развевались по ветру.

– Что это у вас? Давайте сюда! – Он выхватил бумагу из рук Кобякова, соскочил с седла, мельком взглянул в манифест, тотчас в клочья разорвал его. – Крамола-а-а!.. Крамола-а-а!..

Набежавшие купцы и мещане заявили Бошняку, что они драться не будут, а пойдут всяк в свое жительство.

Тем временем Кобяков, пользуясь замешательством, объезжал ряды солдат и с коня кричал им:

– Эй, служивые! Себя поберегите! Да и нас такожде. У батюшки сила-а-а!

– Арестовать крамольника!.. Арестовать! – голосил подоспевший Бошняк.

Но его уже никто не слушал: обстрел города произвел переполох и всеобщую сумятицу. Жители сначала в одиночку, а затем и толпами начали перебегать в лагерь пугачевцев.

Вскоре, побросав свои посты, двинулись сдаваться в плен и воинские части. Прапорщик Соснин, находившийся на крайней батарее Бошняка, вместе с двенадцатью канонирами и прислугою бросил свою батарею и направился к городским воротам.

– Эй! – кричал он городничему. – Живо отворяй ворота! Иначе в куски изрубим.

Но ворота уже и без того трещали: в них ломилась мятежная толпа. Ворота рухнули, часть пугачевцев кинулась по улицам. Соснин привел команду в стан Пугачева, всем фронтом отдал ему честь, опустился на колени и, принимая его за истинного Петра III, передал ему свое оружие.

Видя появившихся в городе пугачевцев, все бывшие за укреплениями разночинцы и пехотные солдаты, а вслед за ними и триста шестьдесят человек нижних чинов под начальством двух офицеров и под предлогом вылазки устремились к Соколовой горе и там тотчас передались мятежникам.

Наблюдая почти поголовное бегство на Соколову гору, Бошняк приходил в негодование. Усищи его обвисли, лицо позеленело.

– Пожалуйте! Кругом измена!.. Бегут, как бараны!.. – кричал он. Ему было видно, как со всех мест устремляются в стан неприятеля и защитники и жители: бегут торговки, пирожницы с лотками на головах, с кринками молока, с кошелями, набитыми всякой снедью, бегут мальчишки, девчонки, семенят, подпираясь батогами, старики.

Бошняк приказал командиру саратовского батальона Салманову построить солдат в каре и отступать к Волге. Но вместо отступления майор Салманов скомандовал солдатам:

– По рядам налево! – и повел батальон на Соколову гору.