Емельян Пугачев, т.2

– Брось выть, пошто кричишь? – сказал Пугачев. – Заедку, малец, хочешь? Скусная заедка... Держи! – и бросил примолкшему Фомке розовый пряник.

– Кланяйся, сукин сын, – строжились повеселевшие крестьяне. – Скажи: спасибо, надежа-осударь!

– Па-а-си-бо, – хрипло протянул Фомка и, тоже повеселев, принялся грызть подарок.

– Пошто, пузан, плакал? Испугался, что ли? – опять проговорил Пугачев, улыбаясь на мальчонку.

– Спужа-а-ался, – пыхтел, усердно жуя, Фомка. – Думал: ба-а-рин... мужиков драть бу-ди-и-ишь...

Все засмеялись – всадники и рыбаки. А Фомка еще сильней запыхтел, из левой ноздри его выскочил пузырь.

– Откуда будете, крещеные? – спросил Пугачев крестьян.

– Кои из Пристаничной, кои из Зубачевки, а вот мы с Назарием, два старика, государственные, твоей милости, крестьяне села Дубровы, уж прости нас, дураков, твое царское величество...

Пугачев попросил крестьян указать удобное место переправы; два старика вскарабкались на запасных лошадей, и все двинулись вперед. Дорогой Пугачев расспрашивал стариков про помещиков, про тяготы... А знают ли крестьяне, что он, великий царь, жалует их землей, и вольностью, и честью? Старики радостно поддакивали, кивали головами, утирали кулаками слезы.

Обласканные, взволнованные, они наперебой рассказывали государю про свое житье-бытье. Народишко зашевелился в ихнем месте еще в прошлом году о Рождестве. Прикатил к ним напыхом отряд башкирцев, коней в пятьсот. Набольший указ вычитал, что царь Петр Федорыч жив и стоит-де силою под Оренбургом. Мужики враз поверили, и набольший приказал слать выборных крестьян под Уфу, к графу Чернышеву, с объявлением о своей государю покорности.

– Как нам было сказано, мы так и повершили. А нынешним годом о масленице нагрянул к нам твоей царской милости атаман Носков с шайкой, и наказал он нам быть сторожкими от набегов казенных отрядов солдатских, велел расставить бекеты, караул держать. Опосля того наехал Федор Шмотин со своей шайкой, велел делать по селам заборы из жердья с двух сторон, чтобы солдатишкам препону положить. И был в его команде Воткинского завода мастеровой Тимофей, по прозвищу Коза...

– Знаю, знаю Козу. Изрядный мастер. Он при мне сейчас, – сказал Пугачев, вздохнув при мысли о злой гибели механикуса.

– Во-во! – оживились старики. – Сделал тот человек деревянную пушку, не хуже чугунной. И краской выкрасил. А первого апреля, как сейчас помним, подошла к нашему селу казенная команда смуту прекращать: «Пли да пли!» Тимофей Коза из деревянной пушки два раза и ахнул. С ружей палили, каменьем швырялись. Одначе команда казенная верх взяла, вломилась в село, многих наших порубила и село огню предала. Мы в бег ударились, а кой-кого заграбастали да в Казань на расправу увели... Вот, твое царское величество, как дела-то у нас вершились.

Пугачев слушал со вниманием, то вздыхал, то покрикивал: «Ой, черти, ой, черти!» Потом сказал:

– Казань возьму, всем верным моим крестьянам, что в тюрьме маются, свободу дарую. А на место их, в тюрьму-то, врагов наших упрячу!

Место переправы выбрано было против Рождественского завода. Завод стоял на том берегу, за сосновым бором, попыхивал дымом и копотью.

– Белобородов! – крикнул Пугачев и насупил брови. Тот быстро сдернул шапку с черной головы. – Скажи Дубровскому, пущай писчики экстренные приказы пишут моим именем, чтоб все деревни оповещены были: на сем месте плоты ладить, лодки да челны гуртовать, баржи гнать сюды со всех местов. Все оное повершить в трое суток!

Казаки спешились, воткнули в песок пики, прислонили к кустам самопалы, чтобы разводить костер. Ординарец, казак Ермилка, поскакал к рыбакам за котлом и рыбой.

День ясный, теплый, на душе Пугачева хорошо. У него опять большая армия, и народ все прибывает к нему. Он знал, что Оса завтра же будет взята, путь на Казань свободен: Михельсонишка где-то закрутился в горах, отстал, князья Долгоруковы да Щербатов сидят в Оренбурге с солдатишками, Деколонг в Челябе... Самый раз дело творить.

2

Перестрелка продолжалась. Казаки возле стен горланили:

– Ежели не верите, что истинный государь, посылайте к нам знатеца, пусть дознается!

После обеда того же дня пойманный башкирец показал: у царя-то восемь тысяч войска, много пушек, вдосталь пороху. Население приуныло. Воевода собрал народ в крепость, все начальство появилось на паперти Успенской церкви.

– Пригород наш окружен со всех сторон, – говорил воевода, – помощи ждать неоткуда. Вот, решайте. А мое слово – биться до последа.

Народ разделился на два лагеря. Одни настаивали, что надо защищаться против вора, другие – что надо сложить оружие: Пугачев не вор, а истинный царь Петр III. Страсти крепли. Попахивало дракой.

Тут вышел из толпы отставной сержант гвардии Анцыферов. Старый, с торчащими, как у кота, усами, с седой косой, лежавшей на спине, он был в ветхом мундире, подпирался палкой с завитком, семенил мелкими шажками.

– Его величества покойного государя Петра Федорыча я самовидцем был. Я у его величества на карауле стоивал. Дозвольте во вражий стан сходить, дознаться!