Емельян Пугачев, т.1

Коляску государя конвоировал блестящий отряд гусаров. Экипажи один за другим катили по дороге, гладкой и влажной от недавно пробрызнувшего дождика. Прусский министр Гольц был сегодня не в духе. Да и вообще вся эта большая канитель при дворе маленького императора не предвещала ничего хорошего ни карьере Гольца, ни его родине.

— Вы знаете, господин министр, — начал Петр, — к чему может присниться жареная курица? Я видел сегодня сон.

— Курица не знаю, — ответил Гольц, сидевший против государя, — а жареный, поющий ку-ку-ре-ку петух всегда снится к отменной выпивке, ваше величество.

Дамы рассмеялись. Царь сказал:

— Вы правы, господин министр. И сегодня, и завтра, и послезавтра. Мои пиротехники устроят нам блистательный фейерверк. Я приказал отпустить сто двадцать пудов пороха. Ночью катанье на иллюминированных шлюпках. Я прикажу подать в Петергоф весь флот. — Он стал гримасничать, кривляться, царственной рукой благосклонно коснулся коленки графини Брюс и сказал: — На вас, графиня, ораниенбаумский воздух действует великолепно: ваши щечки стали алеть, и, когда вы улыбаетесь, на них появляются восхитительные ямочки.

Красивая графиня смутилась, чрез румяна и пудру сразу выступил натуральный румянец, засмеялась в нос, заглянула в серебряное зеркальце.

— Ах, ваше величество, не смущайте свою пленницу, — нараспев сказала она, обнажая в улыбке белизну зубов.

— Пленницу? — с хохотом вскрикнул Петр и подтолкнул Елизавету Воронцову. — Слышала, Романовна? Но милая графиня, пока ваше сердце не завоевано мною, не считайте себя моей пленницей.

— Пред вооруженной силой вашего величества падают не только женские сердца, но даже крепости, — не то льстиво, не то желая обидеть Петра, принудившего ее быть при нем, а не при Екатерине, сказала графиня Брюс и потупила взор.

— За иную обладательницу сердца можно отдать все крепости мира, а в придачу и самую жизнь, — возразил Петр.

— Жизнь владык, ваше величество, увы, принадлежит не им самим, а их подданным, — лукаво заметил Гольц, и в глазах его сверкнули злые огоньки. Фраза явно двусмысленна: и лесть и издевательское застращивание.

— Ха-ха! Очень хорошо вами, Гольц, сказано: когда жареный петух запоет ку-ку-ре-ку… Господа, давайте запоем все курицами… Кудах-тах-тах! — замахал он руками, как клуша крыльями, и потешно стал ужиматься и гримасничать (кучер покосился через плечо на дурашливого императора и ухмыльнулся в бородищу). — Ну, пойте, пойте же! Медам, господин министр…

Гольц, поддерживая свое достоинство, опять кольнул царя, к которому относился с плохо скрываемым презрением:

— Мой государь Фридрих, узнав, что я пою курицей, боюсь, выразит мне свое неудовольствие.

Царь заморгал правым глазом и резко сказал:

— Если он ваш государь, то он мой друг! И я сумею защитить вас пред его величеством. Кроме того, смею думать, что против орла вы — курица (Гольц сидел как раз против государя).

Проглотив пилюлю, немец приложил руку к сердцу и почтительно поклонился императору.

…Меж тем в Петергофе поднялся переполох: дворцовому коменданту доложили, что исчезла государыня с камер-фрейлиной, лакеем и парикмахером Мишелем. Обшарили весь парк, беседки, все углы. Пьяненький солдат показал, что когда он, возвращаясь поутру из трактира, перелезал через забор, то видел, как выходили из парка две женщины, а кто такие — не приметил.

Останавливали редких проезжих из Петербурга, но они решительно ничего не знали, да и дорога опустела: экстренным приказом Никиты Панина — по всем дорогам устроены заставы, выезд из Петербурга прекращен.

В это время прискакал в Петергоф генерал-адъютант Гудович. Узнав, в чем дело, он пришпорил коня и повернул обратно. Экипаж Петра был в полуверсте от Петергофа. Гудович, подъехав к царю, проговорил:

— Ваше величество, соизвольте остановить коляску.

— Что за глупость! Почему? — крикнул Петр.

Гудович, спрыгнув с коня, стал шептать Петру на ухо. Тот побледнел, сказал гостям:

— Пустите меня вон, — затем отошел с Гудовичем в сторону, раздражительно выспрашивал его, крикнул: — Этого не может быть, не может быть! Она не могла ослушаться моего повеления ждать меня сегодня… Романовна и вы, господа, — обратился он к гостям, — прогуляйтесь до дворца пешком, тут близко, — вскочил в коляску и во весь дух помчался ко дворцу.

Оставшиеся недоуменно пожимали плечами. Елизавета Романовна, предчувствуя что-то недоброе, начала похныкивать. Все шли молча.

Петр с Гудовичем обшарили весь большой дворец и Монплезир. Петр, дав поблажку своей ярости, сошвырнул с кресла бальное платье Екатерины, поддел его ногой. Грохнул об пол вазу с земляникой, хрустальный лебедь — вдребезги. В спальне беспорядок, кровать прикрыта кое-как, рассыпана пудра, пролита вода. Петр, скрипя зубами, пошарил тростью под кроватью, заглянул в шкафы. Весь опустошенный гневом, выбежал на воздух и, переводя сердитое дыхание, крикнул подоспевшим Романовне и дамам:

— Ну, не говорил ли я, что она способна на все!