Емельян Пугачев, т.1

Место это представляло собой возвышенную равнину, версты две длиной, около версты шириной. Сзади — с обрывистыми и крутыми берегами река, ограждающая тыл армии, впереди — неширокая, в полторы версты, полоса непролазного леса, подошедшего справа к самой реке, а с четвертой стороны, слева — огромный и глубокий буерак. Из этого места было лишь два выхода: справа — небольшая прогалина между лесом и рекой, слева — проход в четверть версты между лесом и буераком. Стотысячная армия расположилась тылом к реке, фронтом к лесу, а за полосой леса простиралось обширное Гросс-Эггерсдорфское поле.

О неприятеле ни слуху ни духу. Как будто его и нет. Разбив палатки, армия проводила время в праздности.

Но Пугачев не дремал, для него безделье хуже смерти. Он еще в Польше познакомился со старым бомбардиром Павлом Носовым. Пожилой, но крепкий еще вояка полюбил веселого и дотошного казака, который о всем любопытствовал: как устроена пушка, как ее наводят, как из нее палят. Да не только о всем этом любопытствовал, а и выказал тут же на глазах бомбардира большую в обращении с орудием сметливость.

Вот и теперь вдвоем сидели они возле потухшего костра. Емеля подтачивал прорезь в пушечном запале, пел донские песни, старик чинил штаны. Только что выстиранные подштанники бомбардира сушились на шесте, голые ноги его волосаты, тощи, в левой икре выхвачен осколком гранаты кусок мускула, давнишняя рана затянута синеватой кожей.

— Конешно, место доброе, борониться можно, — сказал Носов, — только командиры наши не вовсе хороши… Надо бы чрез лес дороги ладить к полю, а мы вот с тобой, Омелька, песни поем.

— Да, — ответил Емельян. — Ежели поднапрут на нас со всех сторон, нам и податься некуда…

— Напереть — не напрут, — возразил старик, раскуривая трубку, — а выходы отсюдова тесноваты, с обозом каша будет.

Пугачев подумал, большеглазо посмотрел в сторону реки, сказал:

— И на кой прах все обозы сюда постащили? Я бы их оставил за рекой, а через реку мосты навел бы, лесу-то много здесь.

Под пегими усами старика растеклась приятная улыбка, он прищурился на парня, тряхнул головой, ласково сказал:

— Башка у тебя варит… Дело говоришь. Тебе бы, Омелька, ахвицером быть… Только вот темный ты, навроде меня: читать-писать не смыслишь.

— К грамоте у меня сердце не больно лежит, дядя Павел. Я воевать люблю. Пошто мне грамота? Вот, сказывают, солдата Дрябова и без грамоты в офицеры произвели. Чуешь?

— Дрябов не солдат, а вахмистр был.

— Все едино, что хлеб, что мякина. Не барин же! Вот и я добьюсь. Душа из меня вон, добьюсь!..

— Бахвал ты, — так же ласково забрюзжал старик, вдевая в иглу провощенную нитку. — У тебя, чтоб быть ахвицером, кишка тонка. Это дело господское… А мы с тобой, Омелька, в подлом сословии родились. Голытьба мы.

Емельян перестал мурлыкать песню, отложил в сторону напильник.

— Это какое такое подлое сословие? — спросил он сквозь зубы и покосился на изрытое морщинами лицо бомбардира.

Тот стал, кряхтя, надевать штаны.

— Мы подлого званья с тобой, Омелька. Голытьба! И вся солдатня наша подлого званья… Не люди мы.

— А кто же?! — вскричал Пугачев и ударил себя в грудь.

Прогудел вдали пушечный выстрел, за ним другой — поближе. Никто не обратил на них внимания. Но вот ударили еще три выстрела.

В армии поднялась тревога. По плацдарму уже носились на лошадях адъютанты с ординарцами, кричали:

— Выходи в строй!.. Выводи полки перед фрунт… Ше-ве-ли-и-ись…

Люди бросали все, чем занимались, выскакивали из палаток, седлали лошадей, хватали ружья, надевали амуницию, бежали каждый к месту своего полка, строились в ряды. Повсюду негромкий шум, звяк оружия, беготня, понуждение от начальства. Очень быстро боевые полки были на своих местах, ожидая повеления, куда идти. И уже всем мерещился за лесом неприятель. Большинство солдат еще ни разу не бывали в деле. Всех прохватывал внутренний холодок, в острых образах рисовалась первая встреча с врагом, кровавый бой.

Заиграла музыка, развернулись знамена, полки с великой поспешностью были выведены за лес, на просторное Эггерсдорфское поле. А там — что за притча? — неприятеля нет и в помине, поле чисто, вдали лес чернел, и хоть бы один человек попался на глаза. Пусто.

Простояли до вечера, сожгли деревню и церемониальным маршем возвратились в лагерь. О неприятеле опять забыли думать. Офицеры играли в карты, пили вино, шутили; генерал-майор Хомяков в двадцатый раз перебирал коллекцию тростей; фельдмаршал Апраксин за обедом объелся жареным поросенком с кашей, ему дважды ставили клизму; казаки пели и плясали; солдаты стирали в реке, искали друг у друга в головах, собирали грибы в лесу.

Ночь прошла благополучно. Поутру били не генеральный марш, а зорю, значит, и сей день армия будет в спокойствии стоять на месте.

Однако после полудня, когда армия обедала, стукнул выстрел вестовой пушки. В это время бомбардир Носов снял с тагана котелок похлебки из баранины, а Пугачев вытащил из-за голенища деревянную ложку.

— Ого, — сказал старик, — тревога! Пожалуй, и пожрать не дадут.

— Наматывай!..