Емельян Пугачев, т.1

— Звестно, — проговорил Пугачев. — А то хрюкнула свинья зря ума, ее волк и схрумкал. А вот ежели взять нашу сторону — Дон да Понизовье все, от нас хлеб в Питер не с руки возить, горазд далече, а надо где коло вблизи норовить. Вот тут-то, братцы-мужики, Черное море зараз и сгодилось бы. Нагрузил кораблики, оснастил да и дуй не стой на заморское торжище.

— Да уж это так, — поддержали солдаты.

— А чье Черное море-то? — поднялся на локте Пугачев. — Турецкое море-то, вот чье. Смекнули, братцы?

— Э-э-э, — протянули мужики и заулыбались. — Стало, хотится нашему царству-государству по султанскому морю путь-дорожку проложить?

— Кабудь так, — молвил Пугачев. — Чрез это и войнишка тянется. Петр Великий под Питером вызнал да отвоевал пути-дороги к тамошнему морю, а мы вот здеся-ка того же добиваемся.

Помолчали. Рыжий поправил бинт на голове, сказал:

— А на кой прах сдалось нам море? Нам бы только сытыми быть.

— Сытыми? — вскинулся на него Пугачев. — Горазд много захотел ты, дядя. Сытым быть… Ха! А не хошь ли воли да землицы барской, да чтобы и самому барином быть?

— А чего ж, — приподнялся на полу рыжий солдат. — Мужик от воли ни в жизнь не трекнулся бы, за волей он живчиком пошел бы, лишь бы поддержка была от миру.

— Как же, дожидайся… Поддержал волк ягненка за ногу… Ха! — ухмыльнулся Пугачев. — Мотри, дядя, ежели б ты помещиком заделался, ой, по-иному загуторил бы. Пожалуй, завопил бы во весь рот: «А подавай сюды море! Желаю корабли со своим хлебом водить!»

Все гулко засмеялись.

Тамбовец в рыжей щетине, уцапав за рубахой блоху, сказал:

— Нам тысяч десятин не надобно, а хошь бы десятинки две-три, да чтобы свои, кровные.

— Во-во! — дружно выкрикнули солдаты. — Чтобы своя была земель — не помещичья, а то, веришь ли, петуха на канат привязываем, чтоб на барскую землю не залез. У нас земли, что у журавля на кочке.

— Кабудь так, — одобрил Пугачев. — Я хошь и казак, а помещичью жизню наскрозь произошел, трохи-трохи понасмотрелся. Вот ваш хлеб-то за границию плывет, оттуда взамен серебро да золото, а в чей карман? В ваш?

— Ха, в наш… В нашем кармане вошь на аркане… Эхе-хе… Вот воюем, а дома-то, может, кору с древес едят.

— Ну, будет вам, братцы, не канючьте, — примиряюще сказал Пугачев. — Есть и у вас, помещичьих, деревни сытые. Я видал. — И, помолчав, добавил: — А воюем мы, дружки, подходяще, охула не клади на нас. Злее вояки, чем крестьянство да казачество, и на свете нет. Супротив нас ни одни народы вырабатывать не могут — кишка тонка.

— Да уж как поднапрем всем миром, знай беги от нас да не оглядывайся!

Вошел «людомор» в очках. В его руке большая бутыль с настоем перувианской корки, из кармана торчит завернутая в тряпочку оловянная ложка. Вокруг хмуро примолкли.

4

Мелкие сражения все еще продолжались в Польше. По своим масштабам они не могли удовлетворить воинственный дух Суворова — его тянуло к боям крупного значения, он стал проситься на турецкий фронт. К тому же у него были нелады с генералом Веймарном, военачальником медлительным и допускавшим ненужные жестокости по отношению к конфедератам. Суворова это приводило в бешенство. Он страдал.

Екатерина призвала к себе Бибикова. Тот явился подтянутый, неизменно веселый, с быстрым взором.

— Голубчик Александр Ильич, — начала Екатерина. — До вас дело доспелось. Хочу вас просить немедля отъезжать в Польшу. Генерала Веймарна мы увольняем, он ни рыба ни мясо. Его заменяйте вы. Кланяйтесь Александру Суворову, мы производим его в генерал-майоры. Он на свою руку охулка не кладет, побивает полячков играючи. — На розовых щеках Екатерины появились улыбчивые ямочки; шутливым, но в то же время настойчивым тоном она сказала: — Токмо — предуведомляю вас, голубчик Александр Ильич, держите свое сердце взаперти: как бы оно от польских панночек обольщено не было и не претерпело бы…

— Мое сердце всегда у ваших ног и в полном распоряжении вашего величества, — сделав реверанс и плавный вольт рукой, в тон ей ответил Бибиков.

Екатерина, поджав тонкие губы, снова улыбнулась и милостиво погрозила ему пальцем.

Бибиков зашел в покои наследника Павла Петровича, которого он очень любил и с которым был в переписке. А пред отъездом в Варшаву направился за инструкциями в кабинет графа Никиты Панина[52], первого министра Российской империи:

— Ну, граф, благословляйте!

— Да благословит вас Бог и великая Екатерина, — с ласковой улыбкой дипломата ответил Панин. Он несколько потучнел, обрюзг, но, как и всегда, бодр и в манерах великолепен. — Тучки, тучки, Александр Ильич, показались над нашими делами в Польше. И, окромя вас, некого мне туда послать. Разогнать доведется тучки-то.

— Как бы из тучки сильного грому не было, — сказал Бибиков.