Емельян Пугачев, т.1

— Теперь за дружбу нашу, за побратимство! Вестивал, саблея… — выборматывал он слышанные от «доброго барина» словечки.

— А сам-от чего не пьешь, казак?

— Ку-у-ды тут, — отмахнулся Пугачев и дал такой крен, что еле удержался на ногах. — Мы ведь еще до солнышка употчивались. Эй, Варсонофий! Ванька!..

Но оба его товарища, широко раскинув руки, разбросав ноги, напропалую храпели. Пугачев захохотал, икнул, промямлил:

— Пья-пья… пьяные хари… Мордофили…

Драгуны хватали по второй, по третьей. И не успела еще откуковать кукушка, как все четверо бесчувственно повалились на землю, что-то пробормотали, покричали и уснули.

Пугачев поглядел на них, ухмыльнулся и тоже прилег возле своих.

Кукушка опять закуковала, красноголовый дятел прилетел, запальчиво застучал по стволине стальным носом, как трещотка.

Когда драгуны захрапели, Пугачев приподнялся и тихо сказал:

— Ребята, пора.

Все трое пошли ловить и седлать коней. Ванька предлагал взять у драгунов пистолеты и ружья.

— Не можно этого, — строго сказал Пугачев. — Пошто ж солдат под палки подводить… Забудь и думать.

Перешиби-Нос после слов Пугачева даже драгунского седла не взял, а вот как надо бы… Теперь им особенно-то опасаться в дороге нечего, можно ехать большаком. Ванька Семибратов у костра замешкался, он обшаривал карманы старшего драгуна.

Взмахнули нагайками, поехали. Пугачев оглянулся на храпевших драгунов, засмеялся и сказал:

— Присяга…

Пробирались сквозь чащу. Семибратов подал Пугачеву золотой червонец.

— На, схорони. Нам пригодится, а им не за что… А и ловко же ты, анчутка, пьяным-то прикинулся. А глядя на тебя — и мы.

— Слышь-ка, Варсонофий, — начал Пугачев. Но тот быстро перебил его:

— Ах, ерш те в бок! Что же я, баран… Ведь пожарище там, ребята, страшенный, на селе-то… Два барских сеновала да гумно запалили мужики… До двух тысяч пудов сена. А на гумне скирды пшеницы прошлогодней немолоченой… Огонь фукнул выше колокольни…

— Ништо, ништо… Молодцы дядьки, — широко заулыбался Пугачев. — Ну а каким побытом солдатишек-то из-под караула выпустили?

— Дворецкий, старый черт, слюнтяев деревенских обманул… Мне Мишка-поваренок сказывал, он, ерш те в бок, тоже в бега собирается, в лес удрал, воет. Вот выслал быдто бы дворецкий караульным похлебки мясной, да и сам вышел к ним: «Нате-ка, говорит, похлебайте, жалко мне вас, говорит, дураков. Эх, ребята, ребята!» А сам, змей, этот дворецкий-то, в похлебку-то сонного снадобья подмешал. Ну, те, знамо, набросились, да где сидели, тут и торнулись носами. Так сонных и в подземелье, ерш те в бок, засадили их. Вот как учат дураков дикошарых.

Путники выбрались на большак и поскакали.

Глава XIII Рыбий человек. Пугачев изрядно лечит зубы. Малина-ягода

1

Пугачев и Семибратов, завершив огромный путь, добрались, наконец, до селения Мамадыш, переправились чрез Вятку и, пробежав десяток верст, выехали на Каму.

— Эй, молодайка, — крикнул Пугачев. — Это какое жительство?

— А нешто не знаешь? Котловка это жительство, вот как. Котловка село, — ответила улыбчивая круглолицая женщина и подцепила ведра коромыслом. Она молода, стройна, красива.

— А где бы нам ночь скоротать?

— Да где… Уж и не знаю, где… Вот попроситесь нето к рыбьему человеку. Звать его Карп, а прозвищем Карась. Как есть — рыба. Проезжающие-то у него пристают. А вы, солдаты, што? Разбойников, чего ли, ловить наехали?

— Нет, мы казаки с Дону. По своей воле едем. Холстов да дегтю станем закупать. — А-а, так-так… А то у нас по Каме, сказывают, разбойники шалят, купцов да богатых быдто грабят. Ну-к, намеднись солдаты пробегали мимо нас.

— Окромя дегтю мы и женщин хорошеньких скупаем, — подмигнул ей Пугачев. — По пятаку за фунт.

— Дешево, чернявый, ценишь… Да ты, полно, уж не барин ли какой, живьем людей скупаешь? — Она вскинула ведра на плечо и пошла. — Прощевайте…

Оба конных витязя двинулись за ней. Ванька глаз не спускал с пышнотелой румяной бабы, чего-то хотел сказать ей, но не находил слов, только шлепал губами, улыбался и краснел. Пугачев, подметив его смущение, сквозь смех бросил:

— Эх, и не речист ты, Ванька. — И, набекренив шапку, обратился к молодухе: — Вот этот толстогубенький велел сказать вам: ах, вы по нраву нам, приходите поиграть на лужок, на травку.

— Озорники какие, — стыдливо потупилась молодайка, несколько задерживая шаг, — нам не до игры. А вот коли холсты занадобятся, продала бы… И деготь у свекра есть.

— Благодарствую, — весело сказал Пугачев, подбочениваясь и покручивая бородку. — Вы нам холсты да деготь, мы вам толстогубенького… Баш на баш… Жалаите?

— Ах, нет… Мы только куделю да кошек меняем на ситцы, татары ездят, — повела глазами молодуха и, плавно покачивая полными плечами, сказала нараспев: — А вот тебя бы, цыганок чернобороденький, — кивнула она Пугачеву, — пожалуй, выменяла бы, кабы воля моя была. Пригож ты, сниться будешь.

Ванька сразу померк, надул губы, а Пугачев заулыбался во все лицо, сдернул с головы мерлушчатую шапку, широко взмахнул ею вправо-влево и молодцевато поклонился молодухе: