Емельян Пугачев, т.1

Чрез полированную гладь стола из карельской березы, звеня бубенчиками, проскакала в переступь на лапках-спичечках черненькая Крошка, подпрыгнув, уселась барину на плечо, стала лизать ему ухо. Тут послышались мужественные торопливые шаги, в горницу вошел красавец Влас в синего сукна поддевке. Вдруг он, как вкопанный, остановился, перевел вспыхнувшие глаза с барина на Марьюшку, голова его упала на грудь, богатырские руки стали комкать-мять войлочную шляпу.

— Ну вот… и суженая тебе, Бова Королевич. Она хорошая слуга мне… Я не покину вас, — промолвил барин и, положив Крошку на ладонь, стал пальцем щекотать ей брюшко. Собачка покряхтывала, отлягивалась лапкой.

— Люба ли? — громко спросил Власа барин и выжидательно-строго поджал губы.

Марьюшка захихикала, ужимчиво прикрываясь кумачовым рукавом, а Влас, всхлипнув, схватился за голову, упал барину в ноги.

— Ваша воля, ваша воля, — бормотал он задыхаясь. — А только не в согласьи я… Не губите!..

— Вот и хорошо, вот и отлично, — прикинувшись глухим, перебил его барин и закричал: — Посмел бы ты не согласиться!.. Да я бы в солдаты тебя продал, дурака!

Легкой поступью вошла старая барыня, на плечах кружевная накидка, на ногах бисерные туфли — дар игуменьи женского монастыря, вошла и важно села против мужа.

— Марфа Тимофеевна, вот будущие супруги, — и барин повел холеной рукой от Власа к Марьюшке.

Барыня вскинула к глазам лорнет, пожала полными плечами, нахмурилась, сердито залопотала не по-русски. Барин, пристукивая ладонью в стол, стал резким голосом что-то возражать ей. Так спорили они с минуту. Барыня опять пожала плечами, запрокинула голову и устало закрыла выпуклые, под черными бровями, глаза.

— Значит, Марфа Тимофеевна, приданое Марьюшке сшить из господского добра, — сказал Иван Петрович своей супруге. — Чтоб обильно было всего, большой сундук. Власу выдать добротного сукна тулуп, валенки и кожаные сапоги. Хорошую корову им дать, удойницу и десяток овец. Свадьбу сыграть господским пивом и харчами… Кончено! В то воскресенье свадьба. Ступайте.

Кузнец вышел в коридор шатаясь. Он шел коридором нога за ногу, прикрыв глаза ладонью, подергивая плечами и отрывисто всхлипывая.

— Влас, — тронул его сзади босоногий, в одних исподних, Пугачев. — Как же это, а?.. Мысленное ли это дело…

— Смертным боем бить ее буду, стерву, — прохрипел Влас, глаза его стали страшными. — Году не пройдет, как сдохнет…

Он ушел. Надев штаны, чекмень и саблю, Пугачев на цыпочках вошел в барские комнаты. Он увидел лядащий зад барина и подметки его туфель: стоя на коленях, барин клал земные поклоны перед образом нерукотворного спаса. Кукольная собачоночка сидела возле, поджимала то левое, то правое кукольное ушко и, вторя барину, мелодично полаивала на икону. Пугачев кашлянул. Собачоночка подпрыгнула, замелькав лапками, бросилась к вошедшему и залилась-запела канарейкой. Барин быстро поднялся, запахнул халат. Пугачев стоял навытяжку, каблук в каблук.

— Что скажешь, Емельян Иваныч, гость милый? — спросил помещик, сдерживая раздражение. — Не спишь еще?

— Не сплю, Иван Петрович, батюшка. Разговор ваш ненароком слыхал насчет кузнеца-то… Плачет кузнец-то, горазд горюет… Не можно ли, батюшка, в обрат поворотить дело-то?.. Помилосердствуйте.

— Нет, Емельян Иваныч, — сухо ответил помещик и нахохлился. — Приказ главнокомандующего должен быть свят и не отменяется. Сам, поди, знаешь.

— Ой, барин, отменяется, — нахохлился и Пугачев, назвав Ивана Петровича барином. — Коли приказ никудышный, солдаты сами рушат его для ради спасения жизни своей. Вот вы, барин, Богу-то молитесь, а ведь Бог-то молитву-то вашу навряд ли примет. Не по правде поступили вы, барин. Уж вы не прогневайтесь, я по-простецки.

Рот барина помаленьку открывался, в больших темных глазах замелькали злые огоньки.

— Вы помышляете — Марье добро сделали, ан вы великое зло ей сотворили: ведь кузнец-то убьет ее… Да и себя прикончит… Две души загинут ни за что, ни про что… А кто в ответе перед Богом да перед добрыми людьми будет?

— Стерпятся — слюбятся, казак, — сердито вымолвил барин и, размахивая полами халата, стал быстро взад-вперед вышагивать, его седые кудри мотались возле ушей. — Да и какое тебе дело в мои распоряжения встревать? Подо мной боле двух тысяч душ крестьянства… Я сам знаю… Иди-ка спать, казак, — повелительно махнул он рукой к двери.

— Душ-то у тебя много, это верно, — ехидно сказал Пугачев, поворачиваясь к выходу, — а в самом-то тебе настоящей души и нет… Пар в тебе, как в собаке…

— Пошел вон, дурак! — притопнув, крикнул барин и побежал в свои покои.

— Верно говорится: барская ласка до порога. Прощевайте, ваше превосходительство! — вслед ему дерзко бросил Пугачев. И почему-то вдруг вспомнилось Емельяну Ивановичу то далекое и жуткое, что произошло с ним в прусском походе по воле атамана Денисова. Вспомнил все до мельчайшей подробности, даже почудилось, как чмокает, вгрызается в спину плетка палача-казака и горят от стыда, от боли скулы… Будто вчера все было!

Войдя в отведенную казакам горенку, он сказал Семибратову: