Емельян Пугачев (Книга 3)

– До царя лечу, – охотно и доверчиво ответил ребенок. – Только не ведаю, в коей стороне царь-то живет. Велели мне до царя идти, правды-матки искать… А вы кто такие, дяденьки?

– Вот я – царь. А со мной атаманы да полковники…

– Нет, уж ты, дяденька, не загибай… Врачек-то я слыхала на своем веку много…

– Ой, да век же твой долог… Ха-хи… – засмеялись атаманы.

– А пошто же ты за царя-то не хочешь меня признать? – улыбаясь, сказал Пугачёв и подбоченился; он был в простой казацкой сряде, без ленты, без звезды.

– Да нешто цари такие? – проговорила девочка. – На царях злат венец и одежина из бархату… Ведь, поди, я знаю сказы-то… И про Бову-королевича знаю. Вот подай грошик, либо хлебца кусок, и тебе сказку расскажу.

Дяденьки, миленькие, где же мне царя-то искать? – и девочка, крестообразно сложив на груди тонкие руки, низко поклонилась всадникам.

– Царь перед тобой, – сказал Овчинников и кивнул головой на Пугачёва.

– Вот он – царь.

– О-о-о, – протянула девочка и, вложив в рот палец, недоверчиво уставилась в лицо ласково улыбавшегося всадника с черной бородой, на его рослого выхоленного коня в дорогой упряжке.

– Как звать тебя?

– Акулькой звать, – ответила девочка Пугачёву. – Я сирота. Добрые люди сказали мне: иди в куски. А я спрашиваю: куда же? А они мне: иди хошь куда, везде доля худа, – проговорив так, она замигала, потупилась, из глаз её закапали слезы.

Атаманы переглянулись, вздохнули, закрутили головами. Пугачёв, обратясь к ним, тихо спросил:

– Возьмем?

– Возьмем, – ответили они.

И сразу всем стало легко. Будто услышали, как небо сказало им:

– «спасибо», и лес сказал: «спасибо», и воздух сказал: «спасибо вам». И натруженные сердца их обмякли.

Тут вывернулись из-за леса четверо встречных всадников и, взвевая на дороге пыль, подкатили к Пугачёву. Это Ермилка со значком в руке, два рядовых казака и сотник Дегтярев. Они на сутки опередили батюшку, ехали, не смыкая глаз, всю прошлую ночь, в попутных селениях Дегтярев вычитывал народу государев манифест, приглашая крестьян гуртоваться возле села Заозерья, куда самолично должен прибыть батюшка.

– Царь-государь, – сдернув шапку, выкрикнул Ермилка, и все приехавшие с ним тихо обнажили головы, а девчоночка, теперь уверившись, что действительно перед нею государь, воззрилась на него, как на икону.

– Место для тебя, ваше величество, выбрали у села Заозерья, палатки разбиты, народишко скопляется. Отсель верстов десяток…

– Знатно, – похвалил Ермилку Пугачёв и, переговорив с Дегтяревым, сказал:

– А ну, казаки, посадите-ка сироту позади меня. Мы её в стан берем. В согласьи, девочка Акулечка?

– В согласьи, светлый царь, в согласьи! – пропищала девочка и, подхваченная Ермилкой, закрасовалась позади батюшки.

– Держись крепче, а то ляпнешься, – сказал ей Пугачёв.

– Ну, ляпнусь… Я-то не ляпнусь, я цепкая… Сам-то не ляпнись, мотри, – запищала девочка. – А ты ляпнешься, тады и я ляпнусь.

И вот все тронулись в путь тихой трусцой – кони уморились. Девочка достала из своей торбы кусок завалящей лепешки, сдунула сор с нее, принялась есть. Улыбка не сходила с лица ее. Ермилка подал ей кусок свиного сала с хлебом. Она съела. Овчинников дал две большие ватрушки с творогом. Она обе съела. Дегтярев протянул девочке с десяток тонких овсяных блинов, свернутых в трубку, и два печеных яичка. Акулечка с удовольствием съела и блинки с яичками. Стала веселенькой. Вытрясла на дорогу из своей торбы крошки и кусочки:

– Это птичкам да собачкам. Пущай едят да богу за нас молятся, – сказала она, оправила волосы и звонким голосом принялась рассказывать:

– Дедушка мой недавно похарчился, умер, сердешный… Схоронили добрые люди. А тятю в Сибирь барин угнал, а маменька занемогла да и умерла от горя. Я как есть одна осталась. А промеж народу-то волновашка зачалась, царя народ-то ждет, помещикам грозит.

– Да ты откудов? – спросил Овчинников, ехавший трусцой рядом с Пугачёвым.

– А я, дяденька, тамбовская, села Лютикова, мы барина секунд-майора в отставке Кулькова-Перетыкина крепостные. Вот я кто. Только вы, дяденьки, не подумайте, что я обжора… Я не объем вас… Это я с голодухи ноднаперлась-то. А так я шибко мало ем, не бойтесь…

Всадники засмеялись. Пугачёв сказал:

– У меня армия-то двадцать тысяч, и всяк сыт… А уж тебя-то, цыпленка, как не то прокормим…

– Ой, спасибо, царь-государь!.. Я кашки лизну ложки две, мне и будет… Ну, хлебца еще корочку… А уж я отработаю, я, мотри, управная: и бельишко постирать, и латки положить, и чулки заштопать, нужда-то всему научит. Опять же сказки умею, песни.

– О, ишь ты!.. Ну, как же ты жила-то, расскажи?

– А жила я в барском доме, за щенятами полы замывала. А щенят-то по всему дому, по всем горницам более двух дюжин. Ой-ты, какая срамота, страсть! Старик барин-то собачник. И злой-презлой, ой да и злюка же…

Мужики говорят, как царь-батюшка придёт, мы барина-т задавим… Хворь какая-то перешибла ему поясницу, дюже на охоте простыл, волков гоняли.