Емельян Пугачев (Книга 3)

Лагерь армии расположился возле самого города, на луговине. Тут были разбиты две палатки для Пугачёва, его семьи с ребятами и третья – для секретаря Дубровского с войсковой канцелярией. Стража из яицких казаков охраняла палатки. Донские казаки прибыли в лагерь при заходе солнца и были зачислены в полк Афанасия Перфильева. Взглянув на привезенный донцами бунчук с изображением «Знамения богородицы», Перфильев спросил сотника Мелехова…

– Откуда у вас бунчук?

– Мы отвоевали его у яицких казаков еще весной, при сшибке на речке Больших Узенях… – ответил сотник и отвел глаза в сторону.

– Эх, негоже это, братья казаки, межусобицу-то затевать. А надо всему казачеству к одному берегу прибиваться. Хоть вас и льготит государыня на особицу, только она одной рукой по шерстке гладит, другой за чубы трясет.

И у вас многие вольности она прихлопнула…

– Мы понимаем, – протянул сотник, – да сумненье берет, мол, не выгорит ваше дело… Опоздали вы, опростоволосились… Под Оренбургом канитель на полгода развели. А теперь победные войска из Турции вертаются, сказывают – Панин да Суворов поведут их…

– Войска, брат Мелехов, загадка, бо-о-льшая загадка, – сдвигая и расправляя лохматые брови, сказал Перфильев. – И мне уповательно, что солдатская сила и за чернь вступиться может, за свою родную кость и кровь.

– Нет, господин полковник, – возразил Мелехов, – военачальники найдут способа оплести их да одурачить, солдат-то…

– Не знаю, не знаю, – растерянно протянул Перфильев, и его большие усы на бритом шадривом лице недружелюбно встопорщились.

Когда проиграли зорю и смолкли барабаны, в палатку государя были позваны сотник Мелехов с хорунжими Малаховым, Поповым, Колобродовым. Все они рослые, молодые и нарядные. В палатке был накрыт ужин. Кроме казаков, присутствовала и государева свита.

Емельян Иваныч был в приподнятом душевном настроении: ведь заваривается дело не шуточное – кладется пробный начал дружбы между воюющей народной армией и вольным Доном. Эх, если б да сбылись мечты Емельяна Пугачёва.

Когда выпили по две чарки водки, Пугачёв ласково сказал:

– Пейте, детушки, не чваньтесь, да служите мне и делу нашему верно.

(Казаки поклонились.) Какое вы получаете жалованье от государыни?

– Мы от всемилостивейшей нашей государыни жалованьем довольны, – ответили донцы.

– Хоть вы и довольны, – наполняя чары, сказал Пугачёв, – да этого и на седло мало, не токмо на лошадь. Вы, детушки, послужите у меня, не то увидите, я прямо озолочу вас… Ведь в Донском войске господа жалованье-то съедают ваше, а вам-то, бедным, уж оглодочки.

Донцы слушали со вниманием, утвердительно кивая головами, а сами все приглядывались к Пугачёву, все приглядывались.

Пугачёв держал себя настороженно, в свою очередь наблюдая за молодыми донцами. Он поднял серебряный кубок с изображением императрицы Анны Иоанновны и сказал:

– Вот эта чара мне в наследство досталась от бабки моей царицы Анны.

Ну, выпьем со свиданьицем да и закусим. Берите, молодцы, свинину-то, ешьте! Слышь, Анфиса! – обратился он к прислуживающей у стола женщине:

– угощают ли казаков-то во дворе?

– Угощают, угощают, батюшка, – ответила она и повела черными крутыми бровями в сторону Горбатова. – Ермилка из кухни от Ненилы то и дело пироги таскает им да всякого кусу.

– Угощают, заспокойся, государь, – подтвердила и свита.

Гости и сподвижники Пугачёва любовались на Анфису, в особенности Иван Александрович Творогов: она походила на его жену, красавицу Стешу. Одетая в голубое фасонистое с черным бархатом платье, Анфиса сверкала своей русской красотой, молодостью и дородством. Она казанская пленница, черничка старообрядческой часовни, своей вольной волей пожелала идти за «батюшкой» хотя бы до нижегородских керженских лесов, чтоб перебраться в женский скит, где у нее имеется подружка, но «батюшка», не дойдя до керженских лесов, свернул на юг, ну что ж – на все воля божия – Анфиса без особой грусти так и осталась у него. Она, сирота разорившегося купеческого рода, обихаживает обожаемого «батюшку» и досматривает за ребятами его погибшего дружка, какого-то Емельяна Пугачёва.