Емельян Пугачев. Кн. 3

Ночь наступила холодная. Девчонка не могла согреться, она была мокрёхонька и вся продрогла. Её трясло. Она вскакивала, пробовала идти, но от нестерпимой боли в ноге снова падала, и плакала, и кричала на весь лес.

Вот голову стала обносить дрёма, Акулька, похныкивая, впадала в забытьё. Какая-то несуразица грезилась, то страшная, то забавная, будто сам царь-батюшка стаю волков саблей рубит, прокладывает путь к Акульке, а возле Акульки цыган-волшебник сидит с зелёной рожей, с синими усами, колдовскую трубку курит, сам песню на три голоса поёт, из трубки душевредный дым полыхает. И огоньки… всё огоньки, огоньки бегут… много огоньков.

— Аку-уль-ка-а-а!..

— Здесяа-а!.. — отзывается замест Акульки колдун-цыган и крутит, крутит над своей вихрастой головой волшебной трубкой. И вот с факелами подлетают казаки. Ермилка срывает с неё мокрый сарафанишко, пеленает девочку, как куклу, в свой сухой чекмень, берёт её в седло, говорит ей:

— Эх, ты, диковинка!.. Вот где ты…

Она уж и слова не может вымолвить, впрочем сказала: грибки не забудьте… батюшке… — Её била лихорадка, она больше ничего не помнит, ну словно бы провалилась сквозь землю.

Проходил день за днём. Акулька не поправлялась. Армия шла походом вперёд, вперёд. Девочку перевозили в отдельном экипаже. А на днёвках и ночлегах ей разбивали маленькую палатку, мужики смастерили походную кровать, натаскали сена. При ней находились по очереди то Ненила, то красивая молодая купчиха Мария Павловна, пленённая в Казани и приставленная к пугачёвскому семейству. Да и помимо них было много желающих — и мужчин и женщин — послужить девочке Акулечке: её все очень любили и жалели. Возле палатки всегда толпа — и днём и ночью. И лагерь как-то весь стих, и вино не пилось, песни, как по уговору, смолкли. И каждый живущий в лагере чувствовал какое-то тяжкое душевное томление: хоть всем чужая девочка была, но, может быть, поэтому всяк любил её, пожалуй, не меньше, чем родное своё дитя.

Возле неё сидел Горбатов, прикладывая к голове холодные компрессы. Лицо у неё восковое, кости да кожа, нос заострился. Дыхание прерывистое, взахлёб. Девочка пришла в себя, распахнула большие глаза и осмотрелась. Трошка стоит в красной рубашонке, Ермилка.

— Ну, как нога-то, диковинка? — спросил Ермилка, улыбаясь во всё широкое лицо. — Болит, нет?

Акулька пошевелила под одеялом той и другой ногой, сказала:

— Нет.

Ногу ей выпользовал костоправ, он ежедневно растирал её и обкладывал густо намыленным мочалом.

— А где батюшка? — спросила девочка.

— За батюшкой побежали, сейчас придет.

— Ну, здравствуй, девочка Акулечка, здравствуй, милая! — проговорил вошедший Пугачёв.

Трошка попятился от отца и вышел из палатки.

— Здравствуй, батюшка, светлый царь… — сказала Акулька шёпотом, и в широко распахнутых глазах её сразу показались слёзы. — Грибков… тебе брала… да упала… вот видишь… нога…

— Оздоравливай, доченька, оздоравливай, — наклоняясь над девочкой и гладя её по голове, говорил Пугачёв трогательным голосом. Он босиком и в одной рубахе с расстёгнутым воротом: в чём был, в том и прибежал. — А то без тебя скука нам!

— Нет уж, — глядя пред собой в пустоту, сказала больная. — Маменька наказывала, ждёт… В дорогу надо… В царстве небесном лучше…

Она попросила молока, выпила глоточка три. Ненила притащила свежепросольных огурцов и горячих оладей с мёдом. Горбатов тотчас прогнал её. Девочку затошнило, стала она икать и снова впала в забытьё…

— Умрёт, — прошептал Емельян Иваныч, застёгивая ворот рубахи. — Ну, а где же лекарь-то?

— Нету, государь, — ответил Горбатов. — Во многие места посланы гонцы… Нету.

— Умрёт, — повторил Пугачёв, встряхнув головой и, сутулясь, вышёл.

Он не ошибся. Через два дня девочки Акулечки не стало. Последние её слова были:

— Я маленькая… Бог мне счастья не дал.

Два крестьянина — отец и сын — мастерили ей гроб, Миша Маленький под двумя липами на холме рыл могилу. Глаза его были мокрые, он пыхтел и прикрякивал. Все в лагере ходили, понурив головы.

Пугачёв велел выдать розовой материи на обивку гроба. Позументов не было. Он приказал спороть их с одного из своих кафтанов.

Вся в цветах, покойница лежала в розовом гробу, возле палатки Пугачёва. В её руке лазоревый цветик. И никому не хотелось верить, что девочки Акульки больше нет среди народа, что она неожиданно ушла из жизни, что над землёй только тень её, однако и эта тень навсегда скроется в могиле. Останется лишь одно воспоминание о погасшем дитяти, но и оно, как ночной туман, развеется: время безостановочно взрывает глубоким плугом ниву жизни, перевёртывая вверх корнями все цветы и травы, все воспоминания о прошлом, нетронутыми остаются лишь редчайшие дубы, которым, по заслугам их, даровано бессмертие…

Цветы… Много цветов… Гроб от самой земли засыпан полевыми цветами. Но ещё больше народу, не одна тысяча людей собралась проводить покойницу в могилу, царскую любимицу.