«Анализируя «октябрьский бунт Ельцина» с учетом личных наблюдений и в свете последующего развития событий, я склоняюсь к выводу, что тогда в его действиях преобладали личностные факторы и мотивы, хотя уже просматривались контуры нарождавшейся левой (по сегодняшнему – правой, либерально-демократической. – О.М.) оппозиции, с ее лозунгами радикальных реформ. Ельцин был выдвиженцем Лигачева. Именно Егор настаивал на том, чтобы взять Бориса из Свердловска заведующим отделом строительства ЦК КПСС, он его двигал в секретари ЦК, а затем и на роль московского руководителя.
Отношение Горбачева к Ельцину с самого начала было сдержанным – слишком велика разница в стиле работы и поведения. Напротив, Лигачев и Ельцин очень похожи друг на друга, принадлежат к одной школе. Их сближает безаппеляционность суждений, отсутствие комплексов, рефлексий и сомнений, авторитарность в методах руководства, жесткость в практических действиях.
Я думаю, что Лигачев рассчитывал, что Ельцин будет «его человеком» в Москве, но просчитался: «нашла коса на камень». Ельцин знал себе цену и не захотел быть послушным орудием в чьих-то руках, тем более, что не так давно все трое – Горбачев, Лигачев, Ельцин были на равном положении – первыми секретарями обкомов… Оказавшись в Москве лишь в роли заведующего отделом, Ельцин чувствовал себя ущемленным, о чем он сам пишет в своей книге. И естественно, как руководитель Москвы (в дальнейшем. – О.М.), который всегда в партии был на особом положении и имел дело напрямую с Генсеком, он не, захотел «ходить под Лигачевым». Не случайно основной огонь своей критики Ельцин в то время направлял против Лигачева. Общеполитические мотивы проходили вскользь и сводились к недостаточной, с его точки зрения, радикальности принимаемых мер, недостаточной поддержке его действий. Прошло немало времени, прежде чем позиция Ельцина обрела более или менее ясные политические контуры, сомкнулась в чем-то с настроениями зарождающейся радикально-демократической оппозиции. Она нашла в лице Ельцина своего лидера, а Ельцин – в ней политическую опору».
Итак, одна точка зрения – Ельциным двигала жажда власти, другая – осознанный гражданский демократический порыв. Третья версия – двигателем были некие не вполне осознаваемые протестные мотивы, лишенные определенного политического содержания. Действительно, изначально Ельцин вряд ли был демократом. Если следовать Медведеву, на ум приходит сравнение с Фиделем Кастро: поначалу кубинским революционером двигал протест против режима Батисты; свергнув его, он не очень-то понимал, а в какую, собственно, сторону теперь плыть; и лишь затем, получив поддержку СССР, поддавшись на уговоры коммунистических эмиссаров, решил сам стать коммунистом и грести в эту сторону – коммунистическую.
Четвертое объяснение дает Геннадий Бурбулис (наш разговор с ним был в ноябре 2010 года):
– Почему Ельцин выступил на пленуме с острой критикой, невзирая на законы самосохранения? Дело в том, что Борис Николаевич − это натура, совершенно не допускающая неопределенности. Он человек, нуждающийся в совершенно ясных позициях. Любая неопределенность, когда не было ясного ответа, что происходит и что делать, его мучила, его угнетала. Ему нужна была ясность, нужна была ясная цель, он готов был добиваться ее всеми силами, но в неопределенной ситуации, когда непонятно, кто союзник, кто противник, что делать, он себя никогда комфортно не чувствовал. Вот, мне кажется, в 1987-м и возник конфликт между его желанием многое изменить в Москве и тем ограничениями, в которых он оказался. Он же рассчитывал на системную поддержку со стороны Политбюро. Но он увидел, что фактически он в изоляции, серьезной поддержки нет. Его попросту бросили. Поэтому он и выходит на пленум, поэтому и получает то, что полагалось в те времена в таких обстоятельствах… Так что не было у него никакой антисоветской позиции, не был он каким-то разрушителем КПСС, который действовал бы исходя из каких-то собственных безупречных идеологических ценностей.
Наконец, еще одна точка зрения. Валентин Юмашев (этот наш разговор – в октябре 2012 года):