После путча уже никто из нас не сомневается, что рано или поздно Ельцин вместе со всей командой переедет в Кремль. Уж на что я не чувствую никакой враждебности по отношению к Горбачеву, мы даже мило раскланиваемся при встречах, и то считаю, что при нынешних политических реалиях у нашего шефа не меньше, если не больше, чем у него, прав восседать за краснокирпичной стеной. Что касается моих коллег, то в душах многих из них уже поселилась жажда узаконенного мародерства. Чуть ли не каждодневно слышу о том, что надлежит отобрать у президента СССР – административный комплекс на Старой площади, гараж особого назначения, резиденцию в Ново-Огарево, правительственный аэропорт Внуково-2, кремлевскую клиническую больницу, санаторий в Подмосковье и даже какую-то колбасную фабрику. Легче перечислить то, что можно ему оставить. Но Ельцин, по неведомой нам причине, не торопился решать эти вопросы. Поэтому сегодняшнее пожелание производит эффект лопнувшего воздушного шарика – не страшно, но неожиданно.
Спокойнее всех слова про нашу работу в Кремле воспринимают Илюшин с Коржаковым. Мне даже кажется, они слышат от шефа об этом уже не впервой. Но вот Суханов не может оправиться от неожиданности:
– Как в Кремле?! А Горбачев? С ним как?
– Пускай пакует свои чемоданы! – Коржаков вопросительно смотрит на президента, как бы ища у него одобрения: я правильно сказал? – Даже патриарх, и тот уже наш!
Последняя фраза, с притяжательным местоимением «наш», президенту явно не по душе, и он по-своему расставляет акценты:
– И патриарх, и вся русская православная церковь – за Ельцина!
Глава президентской администрации Юрий Петров реагирует на услышанное радостно— энергичными кивками и коронной фразой: «Очень правильное, Борис Николаевич, решение!». Она определенно нравится Ельцину, и тот дает повод произнести ее еще раз:
– А сегодня мне доложили: на Кавказе собрались мусульманские старейшины и заявили: «Только с Ельциным! Только с Россией!»
– Очень правильное решение!
Суханов, будучи строителем по образованию, так и не обрел собственной бюрократической ниши в аппарате российского президента, и, видимо, от безысходности увлекся вещами абсолютно несовместными – христианством и хиромантией. Из-за этого его рекомендации шефу, как правило, отличаются внутренней противоречивостью: звезды и потусторонние силы предписывают Ельцину то, что отвергает христианское вероучение, и наоборот. Тем не менее, он позиционирует себя как большого знатока религиозных и мистических обрядов, что, в общем-то, никем из коллег не отрицается, поскольку никому из них не мешает.
– У нас, Борис Николаевич, не решены две очень важные проблемы. Во-первых, в кабинете президента православной Руси должны быть какие-то символы православия, а у нас ни креста, ни иконы. А во-вторых, насколько мне известно, наш патриарх не пьет ничего, кроме сухого красного вина, а у нас его тоже наверняка нет.
С этим не поспоришь. Можно обойти все наши кабинеты, и ни в одном не встретится ни единого символа православия. Просто язычники какие-то! С вином еще хуже. Отыщется что угодно – водка, коньяк, виски, даже джин, но только не сухое красное. Не приучен советский чиновник к подобным изыскам! Не вставляет. Вот уж проблема, так проблема. Нежданная-негаданная. По большому счету, без креста и иконы на встрече с патриархом еще как-то можно обойтись. В конце концов, Ельцин – глава светского и многоконфессионального государства. Но вот без красного вина для гостя – никак, это уже прокол!
– Борис Николаевич, а, может, ограничиться чаепитием?
Мое предложение кажется шефу бестактным и неуместным. Он бросает такой удивленно-гневный взгляд, словно я осмелился шумно пустить ветры во время исполнения государственного гимна.
– Александр Васильевич, – на лице Коржакова отражается готовность к подвигу, – надо как-то решить вопрос с вином. Встреча должна пройти на самом высоком уровне. Вы меня понимаете? Чтоб не как у Горбачева!
С легкой руки Льва Евгеньевича Суханова поиск подходящей иконы и нужного вина становится главным в подготовке к предстоящей встрече президента России со Святейшим Патриархом Московским и всея Руси.