Эльсинор

Девчонками на втором курсе бегали смотреть первокурсника Ваню Соболева в папахе с кинжалом.

Что все-таки с мальчиком?.. Воспоминания – это хорошо. То есть, не то хорошо… а то, что – в здравом уме и трезвой памяти (возможно – следствие профессии, слуховой и зрительной натренированности), то, что любой эпизод своей достаточно долгой и почти сплошь театральной жизни при желании она довольно легко может извлечь на свет, приблизить, вновь рассмотреть, расслушать в подробностях. Это так, да. Но невозможно приблизить то, чего не видала. Пятью минутами раньше к мальчику заходила – живое лицо, блеск в глазах. Еще бы! Еще бы! И тут вдруг – … Лосев не просто прав: случилось. Что?.. Не просто прав: не происходит – случилось. Что такое «происходит», что может такого «происходить»?! Если отбросить совершенно невероятное, на ровном месте, умственное расстройство – не «происходит». Произошло. В те самые пять минут. Между двумя ее визитами в гримерку. Что?.. Думай, думай! Кто-то зашел, что-то сказал… Среди театральных хватает доброжелателей. Очередная пассия заглянула, свиданку отменила? Хорошо бы… Хорошо бы, если бы так просто… Нет, тут другое, я чувствую, я все же мать…

– Опять?! Опять ты все же мать, а я все же не отец!..

Неужели она это вслух сказала?..

– Ну, что ты, я… ну… что… Все хорошо, да?.. Я просто подумала: чужие в театре…

– Глупости. Своих доброхотов – не сосчитать. Узнаю, какая сволочь сподобилась… Узнаешь тут, как же… Думаешь, обойдется? Маша. В таком его состоянии?

– В каком бы ни был. Наш сын… наш, слышишь?.. сделает все как надо!

Не хватало, чтоб еще и Лосев. Поплыл. Вались уж всё валом?.. Уж нет! За все эти годы чего только ни бывало, ни случалось. Выстояли. И театр. И они с Лосевым. Черт с ним, с фестивалем, но премьеру они не сдадут! Вытянут! Вот так!

И мальчик им еще покажет. Даже не возраст Христа. Все впереди… Лет десять назад вырвались на «Однажды в Америке». Кого ни спросишь – все видели (все, кроме ведущей пары «Драмкомедии»!). А тут – ретро-показ. На окраине. В ДК Стройтреста. На все плюнули. Как молодые, неслись вдвоем по аллее на единственный (смотреть такое по ящику – себя не уважать), под ночь, сеанс! Сидела, вцепившись в подлокотники… всю сцену «соляного столба»: седой Лапша и юный Максимиллиан Беркович… только рыжий… По дороге домой он, ее Лось: «Думаешь, я дебил?.. Даун с нарушениями зрительной памяти?..» Всё, всё, до конца сблизившее их тогда. Окончательно сделавшее парой. «Когда ты стал догадываться? – она, уже дома, в постели. – В каком возрасте: в тринадцать?.. в пятнадцать?..» Молчал. И чувствовали друг друга как никогда.

***

– Есть прелесть в том, когда две хитрости столкнутся лбом.

– Глафира Андреевна, я… Извините, все не привыкну к этим углам. К сумеркам. Честное слово…

– Вопьюсь в его глаза, проникну до живого… И вздрогнул он, как некто виноватый.

Уплывающие в глубину грота, растворяемые там, вдали, светом и коридорной акустикой – дамский силуэт и голос:

– И, глядя на меня через плечо, казалось, путь свой находил без глаз…

– Ваня, Иван! – из другого конца грота. – Погоди, я тут… тогда так тебе и не вернул… Ты что сияешь?

– Василь Василич, потом, пустяки! Василь Василич, а за что вы тому драматургу рыло начистили? Расскажите. Зайдите. Ну, правда. Что вам, жалко?

– Да не жалко, почему?.. Это твое рабочее место теперь?

– А что?

– Нет, ничего… За «Гамлета». Все того же. Только это ведь не подвиг – «рыло начистить», как ты выразился… Обсуждали коллективно пьеску его на злобу дня. Ну, ты понимаешь… Я по ходу не сдержался, брякнул: «близорукопись», «пероизведение»… что-то еще, не помню. Он в бутылку полез. По принципу: сам дурак. Дескать, что это наш театр впереди планеты всей начал «Гамлета» в переводе Пастернака репетировать? Как бы, дескать, чего не вышло. Я б стерпел. Но эту ж сволочь не унять… Заканчивал свою речь он уже под столом. Директорским. Репетициям нашим тогда тут же – стоп машина! Да и теперь чей перевод – видишь. От греха подальше. Как в школьной программе.

– Ну, я б не сказал… – влюбленно глядя на Василь Василича, протянул Иван… – что не подвиг.

– Мы с тобой на днях нашу прежнюю приму вспоминали между делом… Звали ее, если ты не в курсе… хотя, почему «звали»? – зовут… Зина Ивановна. Не Зинаида, а Зина. Именно так: Зина Ивановна. И фамилия соответствующая: Фортуна. Так вот, когда в сорок втором у немцев неприятность под Сталинградом случилась, она почти всю свою Офелию спиной к полному немчуры залу умудрилась отыграть. Как мы тогда живы остались, не знаю…

Иван Сергеевич обратил взор к сцене с реющим на полотне Призраком, вслушался в глуховатый, неровно (возможно, с умыслом) записанный голос Василь Василича:

…я бы мог поведать

Такую повесть, что малейший звук

Тебе бы душу взрыл, кровь обдал стужей,

Глаза, как звезды, вырвал из орбит,

Разъял твои заплетшиеся кудри

И каждый волос водрузил стоймя,

На голове, во всяком разе…