Эльмира Нетесова Мгновенья вечности

— Не-ет! Отец задолго до поездки рассказывал мне о Египте, пирамидах, о раскопках и находках. Когда сама туда попала, уже ничему особо не удивлялась. Только один раз испугалась по-настоящему, когда заблудилась в тех ходах. Их там ни счесть. Ох, и орала я со страха. Еще бы, хороша перспектива, сдохнуть ни за что, ни про что в заморском склепе какого-то фараона Тутанхамона. Я его вскоре увидела. Мумию конечно. Весь в золоте, под маской, как наш рэкетир. Кругом оружие, всякие драгоценности. Как будто на том свете это нужно. Тоже мне — великий фараон! Ну что великого, если до восемнадцати лет пожил, а дальше не привелось, теща отравила. Совсем как у нас, у русских, надоел зять алкаш, поставят ему ведро самогонки, ну и жри ее, пока не посинеешь, глядишь, к утру готов. Зато наши психи, отморозки археологи, того фараона со всех сторон фотографировали. Готовы были в саркофаг к нему влезть и в обнимку с тем Тутанхамоном сняться. Чтоб потом дома хвастаться, что и этого в хахали заклеила, а мужики собутыльником гордились бы.

Яшка хохотал до колик в животе. А Вика, осмелев, схватила за руку и спросила:

Нет, ты только подумай! Мой папашка пришел «под шафе» в маленькую пирамиду и, увидев в саркофаге мумию, спросил гида:

— Сколько лет ей было, этому прекрасному цветку?

— Тот ответил, что всего двенадцать. Фараоны иногда предпочитали мальчиков. Этот был любимцем...

— Моего отца как ветром сдуло. Больше он вопросов гиду не задавал. Оконфузился, а вся экспедиция еще и теперь над ним подтрунивает. И мать не упускает случая к нему приколоться. Тоже мною недовольна. Привела как-то меня на концерт, чтобы я ее игру на скрипке послушала. Ну что поделать, если не люблю классику? Конечно, весь концерт проспала. Когда она подошла ко мне, я безмятежно сопела в кресле, мама еле разбудила. Зато больше никогда не брала с собою на концерты ни в камерный, ни в оперный театры. Знала, зря выкинет деньги,— хохотала Вика от души.

— А еще она водила меня на художественные выставки. Там и ее работы были. Она у меня абстракционист. Что-нибудь слышал, видел эти картины?

— Нет! Я на выставках не был. Хотя хорошие картины люблю!

— А это я и не знаю, как назвать. Картиной никак язык не поворачивается, слова работа мазня тоже недостойна. Да и кому может понравиться эдакая гадость? Вот я показываю мамке на ее хренатень и спрашиваю, что это такое, объясни. Она мне о каких-то модернах, новых веяниях, игре света и тени. А я свое:

— Нет! Ты скажи, что это?

— Она в ответ, мол, изобразила безответную любовь. Я единственное добавила, что она забыла нарисовать бутылку, было бы понятнее! Но с тех самых пор дома со мною не говорят об искусстве и музыке. Я так счастлива, что отстали с этими темами. И даже убрала из своей комнаты мамины работы. Бедная все годы считала, будто они вдохновляют и помогают, а они лишь раздражали. А когда она начинает дома играть на скрипке, я плотно закрываю двери в свою комнату.

— А чем же в свободное время занимаешься?

— Читаю книги. А когда настроение плохое, вяжу. Это у меня неплохо получается. Отец не снимает зимою вещи, какие я для него связала. Говорил, что в них и без спального мешка можно обойтись. А мама вязанье не признает. Она у нас продвинутая. Даже готовит все из концентратов и полуфабрикатов. Только вот есть это некому, сама мучается. Я люблю своими продуктами пользоваться, чтоб борщом на всю квартиру пахло. А от котлет не устоять бы. Чтоб их хотелось есть, а не запихивать в рот кулаком, напоминая себе сколько заглотила. Но мама со мной не согласна и говорила, что культ из еды делать не стоит, что ради пуза жили пещерные, а мы должны жить духовно, чисто и светло. Отец к тому всегда добавляет, что о том можно порассуждать после моего обеда... Вот так мы и живем. Всяк своими интересами, но нам хорошо вместе. И хотя частенько спорим, до ссор не доходит никогда. Потому что уважаем друг в друге то, что называем тяготением, целью, смыслом и радостью жизни. Это не пустые слова, Яша! Ведь если лишить родителей работы, их не утешит никакая пенсия. Они потеряют самих себя, свою нужность, индивидуальность, они растеряются, одряхлеют и потеряют интерес к жизни! — глянула на Яшку.

— Я что-то глупое сморозила?

— Наоборот! С удовольствием слушаю тебя!

— Мои родители очень подвижные люди! И теперь много ездят Отец в экспедиции, мама с концертами. Я не могу их представить пенсионерами, на скамейке со стариками нашего двора. Это не для моих. Не знаю, какою я буду в их годы. Но я хочу иметь очень большую семью, и чтобы в ней все любили и понимали друг друга.

— А кто такого не хочет? — удивился Яков.

— Да хоть бы Леха! Он и не думает о семье и детях. Для себя жить мечтает. Хотя уже тридцать лет скоро.

— Какое там? Мы с ним ровесники! Ему до тридцати пять лет!

— А разве это мало? Он меня в двадцать один год старухой называет.

— Ну, это он шутит,— вступился за друга Яшка.