Эллины и иудеи

Вильнюс, куда поезд привез нас ранним утром, был так же прекрасен, как и в те времена, когда мы бродили по нему, хмельные от дыхания слегка припахивающей тлением старины, от блуждания по кривым, таинственно изогнутым улочкам, от аромата лилий в соборе святой Анны, от вида несокрушимой, крутой, вросшей в землю башни Гедиминаса и вознесенного высоко над городом Замка, — но еще, и оттого, что ведь именно здесь, мимо этих соборов и башен ходил Сераковский, и так легко было представить его нашим спутником или, наоборот, сопровождать Зигмунта по забитым народом воскресным улицам до самого эшафота...

С нами была наша дочка, наша Мариша — четырнадцать лет, черные, с каштановым отливом, волосы, серые глаза, веселые ямочки, порхающие по яблочно-круглым щекам и нежному подбородку... После архива, где я просиживал дни, а мог бы — и ночи, мы ходили... Нет, не ходили — путешествовали по Вильнюсу, именно так — любая наша прогулка выглядела увлекательным путешествием— с неожиданными приключениями, открытиями, с непременными посещениями кафе, где вымуштрованные официанты, подавая какое-нибудь завораживающее взор пирожное, сгибались непринужденной профессиональной дугой и называли Маришу "пани", отчего детская шейка ее пунцовела и глаза растерянно перебегали — с пирожного на мать, с матери на меня... Потом, когда официант отходил, она сдержанно прыскала, а порой, не в силах сдержаться, закатывалась — и хохотала до неприличия громко, но те, кто вокруг, будь то несколько чопорные литовцы или люди случайные, вроде нас, все ей прощали — за щечки, за ямочки, за беспечно-счастливые, на все кафе звеневшие колокольчики ее смеха...

И вот — она в Америке, а мы бродим по Вильнюсу — нашему Вильнюсу, тому самому Вильнюсу... Мы отыскали даже столовую на углу, напротив Старого рынка, поблизости от гостиницы Тинтарис", где когда-то жили, — в этой столовой задешево можно было съесть щедрую порцию "ципелинов" — блюдо из мяса и картошки, запить чаем с булочкой... Правда, теперь "ципелинов" в меню не значилось, но столовая, маленькая, с нарочито грубо сколоченными столиками, за которыми едят стоя, кормила по-прежнему сытно, руки буфетчиц расторопно и щедро нагружали тарелки, в углу громоздились чисто вымытые, насухо протертые подносы...

Но Вильнюс, разумеется, был не тот. Соборы, башня Гедиминаса, уютные университетские дворики... Все это мы обошли, постояли в любимом нашем соборе святой Анны, где Христос (если окажитесь там — присмотритесь!) так и плывет, так и парит под куполом, невесомым, не плоть и не камень, а если такое чудо может случиться, может существовать на земле нашей, где столько страданий, горестей, кровавых слез, то - значит, возможны и другие, самые невероятные чудеса, и среди них — надежда, ведь так?.. Она ведь — надежда — не плоть и не камень, и может плыть, парить в вышине, когда здесь, между нами, ей нет уже места..

На досчатых щитах, ограждающих реставрируемые здания, на заборах мы видели крупно, кистью выведенные суриком надписи: "Ред ами - гоу хоум!", "Рашен оккупанты - гоу хоум!". Однажды рядом с этими словами нам попались на глаза две молниеобразные стрелы (знак войск СС) и слово "юде": местные полиглоты почему-то предпочли тут немецкий. В Еврейском культурном центре, куда мы заехали познакомиться с Григорием Кановичем (он любезно откликнулся на нашу просьбу), в небольшом холле, среди различных объявлений, рекламных плакатов, извещений висело отпечатанное на машинке

ЗАЯВЛЕНИЕ ВЕРХОВНОГО СОВЕТА ЛИТОВСКОЙ РЕСПУБЛИКИ О ГЕНОЦИДЕ ЕВРЕЙСКОГО НАРОДА В ЛИТВЕ В ГОДЫ ГИТЛЕРОВСКОЙ ОККУПАЦИИ