Эллигент

Закусываю губу. Сейчас в Бюро люди сидят в столовой, едят, пьют и смеются. В нашем городе происходит то же самое. Вокруг меня – обыкновенная жизнь, а я торчу здесь, одна. Прижимаю планшет к груди. Моя мать была здесь. Значит, в коридорах Бюро – не только мое настоящее, но и мое прошлое. И мама будто вселяется в мою душу. Смерть не стерла ее образ, он там – навсегда. Холодный воздух просачивается под рубашку, я содрогаюсь.

Юрайя с Кристиной заходят в спальню, о чем-то болтая. Уверенность Юрайи успокаивает меня, а на мои глаза внезапно наворачиваются слезы. Они с Кристиной подбегают ко мне.

– Ты в порядке? – с тревогой спрашивает Кристина.

Я киваю.

– Где вы, ребята, гуляли?

– После самолета мы заглянули в диспетчерскую и понаблюдали немного за городом, – отвечает Юрайя. – Там ничего не изменилось. Дура Эвелин, ее прихлебатели и все такое прочее, но иногда кажется, что смотришь фильм.

– Жуткое и угнетающее кино, – бормочу я.

– Не знаю, если кому-то интересно увидеть, чешу ли я себе зад или что я съел на обед, то проблемы скорее у него, а не у меня, – пожимает плечами Юрайя.

– Как часто проиходит подобное, сэр? Постарайтесь вспомнить как можно точнее! – хихикаю я, а он пихает меня локтем.

– Извините, что вмешиваюсь в ваш чрезвычайно ученый диспут, – говорит Кристина, – но я с тобой, Трис. Я чувствовала себя отвратительно, словно делала что-то позорное. Думаю, мне следует держаться подальше от диспетчерской.

Она показывает на планшет у меня на коленях, на экране которого светятся слова моей матери.

– Что там у тебя?

– Моя мать прежде жила здесь. Ну то есть она – не отсюда, но пришла сюда, а когда ей исполнилось пятнадцать, ее отправили в Чикаго под видом лихача.

– Твоя мать… – удивляется Кристина.

– Ага, – киваю я. – Выглядит безумно. А еще она написала дневник и передала его Бюро.

– Ничего себе, – восхищается она.

Потом продолжает мягким тоном:

– Но ведь здорово, что тебе его дали? Теперь ты сможешь узнать о ней больше.

– Еще бы. И вообще, я больше не реву, и перестаньте пялиться на меня как на больную.

Беспокойство мигом слетает с лица Юрайи.

– И я подумала, – вздыхаю я, – что в каком-то смысле тоже принадлежу этому месту. Может, оно станет моим домом.

Кристина хмурится.

– Наверное, – неуверенно произносит она.

Но я благодарна ей за поддержку.

– Ну… – тянет Юрайя, – я не способен где-нибудь почувствовать себя как дома. У меня этот фокус уже не получится.

Он прав. Мы всегда и везде останемся чужими: и в экспериментальном городе, и в Бюро. Для нас все круто изменилось, и назад ничего не вернуть. Вероятно, каждый должен построить убежище внутри себя – в глубине своей души.

В комнату заходит Калеб. На его рубашке темнеет пятно от соуса, но он вроде бы ничего не замечает. В его взгляде есть некое «интеллектуальное обаяние». На минуту мне становится любопытно, что такого он успел разведать.

– Привет, – говорит Калеб и направляется ко мне, но тормозит на полпути.

Прикрываю экран планшета ладонью и молча смотрю на брата.

– Ты что, вообще не собираешься со мной общаться? – ворчит он.

– Если она начнет это делать, я умру от шока, – ледяным тоном отчеканивает Кристина.

Я отворачиваюсь. Как же мне иногда хочется обо всем забыть, вернуться к тому времени, когда мы не выбрали еще себе фракции.

20. Тобиас

– Не надеялась, что увижу тебя, – произносит Нита.

Она ведет меня за собой, и я замечаю татуировку, выглядывающую из-под ворота ее рубашки, но не могу разобрать изображения.

– Здесь тоже делают тату? – спрашиваю я.

– Кое-кто, – отвечает она. – У меня на спине – разбитое стекло, – и она умолкает, словно решает, стоит ли делиться со мной чем-то личным. – Я сделала ее потому, что это имеет отношение к повреждениям. Шутка своего рода.

Опять слово «повреждение», которое постоянно вспыхивает и затухает в моей голове после того генетического теста. А шутка – совсем не смешная даже для самой Ниты. Она выплюнула объяснение так, будто у нее стало горько во рту.

Мы шагаем по одному из кафельных коридоров, почти пустому в самом конце рабочего дня, затем спускаемся по лестнице. Синие, зеленые, фиолетовые и красные огни пляшут на стенах, их цвета меняются ежесекундно. Туннель на выходе широк и темен, и только странные огоньки освещают нам путь. Плитка совсем старая, даже через подошвы я чувствую, насколько она выщерблена и грязна.

– Эта часть аэропорта была полностью переделана и расширена, когда они перебрались сюда, – поясняет Нита. – После Войны за Чистоту лаборатории находились глубоко в подвалах, чтобы сохранить их в случае нападения на Бюро. Теперь здесь появляется только обслуживающий персонал.

– Значит, мы должны встретиться с кем-то из них?

Она кивает.