Эллигент

Сразу после смерти матери сознание того, что я являюсь дивергентом, спасло меня. Теперь я поняла, почему я настолько отличаюсь от остальных. Интересный вопрос, нужны ли мне теперь эти сведения? И были ли они когда-нибудь нам нужны? Все эти лихачи, эрудиты, дивергенты и верные? Не можем ли мы оставаться друзьями, любовниками, братьями или сестрами, в зависимости от нашего собственного выбора, наших склонностей и привязанностей?

– Пойди лучше к нему, – кивает Кара на Тобиаса.

– Ты права, – отвечаю я.

Подхожу к окну и смотрю на то, что из него видно. Здание Резиденции возвышается над другими сооружениями. Я смотрю на траву на газонах и на заборы. Тобиас, наконец, замечает меня и останавливается.

– Ты в порядке?

– Да, – он садится на подоконник, лицом ко мне, так что наши глаза находятся на одном уровне. – То есть нет, если честно. Я думаю об этой бессмыслице. Система фракций и все такое прочее.

Он машинально дотрагивается до шеи, наверное, вспомнил о своих татуировках.

– Мы этим жили, Трис, – продолжает он. – А нас сделали подопытными животными.

– Тобиас, они постоянно наблюдали за нами. И они не вмешивались.

Он чешет в затылке.

– Я из-за другого беспокоюсь…

Он умолкает и пускается в объяснения:

– Трис, я работал в диспетчерской лихачей. Там камеры повсюду. Я предупреждал тебя, что во время твоего посвящения за тобой могут шпионить, помнишь?

Еще бы, он тогда вечно шипел сквозь зубы и косился куда-то в угол. А дело было в реальных видеокамерах.

– Но давным-давно я смирился с этим, – произносит он. – Мы всегда думали, что самостоятельны, и так и получилось. Они действительно бросили нас, Трис.

– А я никогда не смирюсь, – восклицаю я. – Если ты видишь, что у кого-то беда, ты должен помочь. Эксперимент там или нет. Боже мой.

Меня опять передергивает, а Тобиас ухмыляется.

– Ты чего? – накидываюсь я на него.

– Просто подумал кое о чем, что они видели. – И он обнимает меня за талию.

Но я не могу поддержать его веселье. Знаю, что он пытается таким образом поднять мне настроение. Поэтому я принужденно улыбаюсь в ответ и сажусь рядом с ним на подоконник.

– Мы ведь и сами догадывались, для чего были созданы фракции. Мы предполагали, что некая группа людей решила, что это – способ заставить людей жить лучше. И мы угадали.

Он не отвечает, только покусывает нижнюю губу и смотрит в пол. Мои ноги до пола не достают, и я болтаю ими в воздухе.

– Но они нам лгали, – размышляет он. – Вообще трудно понять, что было правдой, а что нет.

Я беру его за руку, наши пальцы переплетаются.

Ловлю себя на мысли, что бездумно повторяю про себя: «Слава богу», но быстро осознаю, что тревожит Тобиаса. Что делать, если вера наших родителей, вся их система убеждений окажется выдумкой кучки высоколобых маньяков? И это касается не только представлений о Боге, но и о том, что хорошо, что плохо, о самоотверженности, наконец? Что нам делать? Не знаю. Я целую Тобиаса, чтобы почувствовать мягкое прикосновение его губ и его дыхание. Потом мы отстраняемся.

– Почему всегда так? – спрашиваю я. – Почему, когда мы вместе, мы вечно находимся в толпе людей?

– Понятия не имею. Мы, наверное, идиоты.

Я смеюсь, и тьма исчезает из моего сердца. Смех напоминает мне, что я еще жива, пусть все, что я когда-либо знала, расползается по швам. Кое-что у меня осталось: я не одинока, у меня есть друзья и любимый. И я не хочу умирать. Кстати, это важнее всего остального.

Ночью мы с Тобиасом сдвигаем наши раскладушки и смотрим друг другу в глаза, пока не засыпаем. Он начинает дремать первым, потом и я проваливаюсь в сон.

16. Тобиас

В полночь я просыпаюсь. Мой разум слишком возбужден, чтобы отдыхать, в голове крутится целый рой вопросов и сомнений. Трис отпустила мою руку, ее пальцы теперь касаются пола. Она вытянулась на матрасе, волосы нависают на глаза.

Сую ноги в ботинки и выхожу в коридор, шнурки волочатся по ковру. Я так привык к обстановке своего дома у лихачей, что поскрипывание деревянных половиц кажется мне чем-то неестественным. Странно, что здесь нет глухого стука каблуков по камню, эха шагов, шума струящейся воды в расщелине.

Через неделю после моего посвящения Амар, обеспокоенный моей возрастающей отчужденностью и подавленностью, предложил мне присоединиться к группе из опытных лихачей. Мы играли в храбрецов. Тогда, для проверки моего мужества, мы с ним вновь спустились в яму. В результате я получил свою первую татуировку – языки пламени, охватывающие мою грудь. Это было мучительно, но я наслаждался каждой секундой той боли.

Дохожу до конца коридора и обнаруживаю, что попал в атриум. Тут явственно ощущается запах влажной земли. Повсюду цветы и деревья, растущие прямо из воды. Что-то похожее я видел в теплицах Товарищества. В центре помещения – гигантская прозрачная емкость для орошения. Она поднята высоко над полом, и снизу виден клубок переплетенных корней, напоминающих мне нервные волокна.

– Похоже, утрачиваешь бдительность, Четыре, – раздается за моей спиной голос Амара. – Я следил за тобой от самого вестибюля отеля.