Елизавета. В сети интриг

– Никак нет-с, не ведают. Мать убивалась очень по первости. Потом вроде попривыкла, к дочери нежнее стала, с мужем тоже мягче. Сказывают, опять она в тягости, может, душу рождение младенца успокоит.

– Но вот и хорошо…

Корф вновь прошелся из угла в угол.

– Значит, ты завтра же находишь принцу учителей. Не тяни с этим, а я прошение составлю, вестовым в столицу передам. А теперь вели, чтобы меня к узнику проводили…

– Да я сам проведу, что ж тут велеть-то? Мальчишку в соседней избе поселили, тут и идти десяток шагов если будет, то уж много.

– Ну тогда пойдем.

Собеседники вышли в выстуженные сени. Корф надел шубу, повел плечами, чтобы села поудобнее – с войны осталась привычка обмундирование так надевать, чтобы в бою не мешало.

– Морозы какие!

– Февраль лютует, батюшка…

– Да, вот еще что… Как малыш научится писать, родителям весточку от него передай. Хоть картинку…

– Сделаем, ваше превосходительство.

– Ну вот и славно. Пошли уж…

Аз есмь царь

– Ох, Ванюшка, совсем ты меня, старика, утомил.

– Старика? – Мальчишка усмехнулся совсем по-взрослому. – Думается мне, поручик, что вы еще и четвертый десяток не разменяли. Да и не разменяете еще лет пять…

Унтер-офицер Вяземский, разжалованный из поручиков Преображенского полка в солдаты, а затем кровью вернувший себе звание в сражениях с войсками Надир-шаха, кивнул.

– Так и есть, Ванечка, двадцать шесть мне.

– Так какой же вы старик? – Мальчик утер пот и тоже присел на бревнышко рядом с наставником.

– Ну-у, по сравнению с тобой я уж точно старик. Вон, даже седина пробивается.

Иван усмехнулся совсем по-взрослому.

– Старик – это отец Феофан… Вот у кого седины– то аки вод в океане.

– Да, отец Феофан немолод, это верно. Он и учитель, поди, замечательный?

– Это воистину так, – Вяземскому до сих было непросто привыкать к речи маленького Ивана – уж очень книжной и солидной она была. Но откуда же взяться детским словечкам, ежели растет он в окружении надсмотрщиков, да вот их с отцом Феофаном – учителей и наставников. – Его уроки суть наслаждение для ума и души.

– А мои уроки?

– А ваши, поручик, отрада для тела и разума.

– Ты мне льстишь, малыш.

– О нет, ни в малейшей степени. После наших уроков я чувствую, как становятся сильнее руки и ноги, как свежесть омывает разум, утомленный чтением или письмом. А после наших бесед о мире вокруг я понимаю, сколь мало знаю, сколь много может дать книга, но сколь важно увидеть мир своими глазами.

«А вот до этого, малыш, тебе не дорасти никогда. Хорошо бы, чтобы ты об этих своих чаяниях и говорил-то поменьше. Не всем, а лучше бы вообще никому…»

– Однако, – между тем продолжал Иван, – думается мне, что увидеть мир своими глазами мне не суждено. Вряд ли мне позволено будет увидеть даже Холмогоры, которые лежат прямо за забором. Ведь я царь, ссыльный, опальный. Меня держат под замком и никогда не выпустят на волю.

«Ох, вот как тут не поверить в провидцев да ясновидцев? Кто проболтался?»

– Откуда ты знаешь, Ванечка?

– Третьего дня слышал разговор за воротами…

«Ох, наплачутся они у меня, ох нашагаются, ох, землицы-то поедят, болтуны…»

– Не обвиняйте своих солдат, поручик. То две какие-то женщины разговаривали. Солдаты молчат. Однако же все это ни к чему – я давным-давно знаю, что рожден царем, что царство мое – Русь бескрайняя. Знаю, что правит сейчас узурпатор кровавый, но придет и мой черед, когда узурпатора я смещу от того дня до самой своей смерти буду править мудро и справедливо, как то дедами нашими заведено было.

Вяземский поежился – он ни в привидения, ни в черта, ни в бестелесные голоса не верил. Особенно после встречи с войсками Надира, кои и сами выглядят похлеще та пострашней любого черта. Однако сейчас ему стало так неуютно, словно за спиной спряталось не одно, а целая ватага привидений – да привидения сии маленькому Ванечке прекрасно видны.

«Узурпатор кровавый… Ну, так можно о ком угодно сказать, особенно ежели запомнил он разговор матери с отцом. Пусть прошел не один год, однако же, говорят, детская память – штука страшная…»

– Мудро и справедливо, Ванюша?

– Мудро и справедливо, – кивнул мальчик. – Я так и матушке с отцом написал, пусть и ответа от них не дождусь.

– Что написал?

– Что аз есмь царь, что править буду непременно, что они смогут гордиться мною, пусть и не узнают сначала… Написал, что жизни самой не пожалею, но на трон взойду да узурпатора уничтожу.

Свести с ума, чтобы спасти

– До устья Двины ста двенадцать верст! Вокруг десяток островов, больше сотни домов, приют, собор, церковь, лавки… И неужели не нашлось ни одного мальчишки семи или восьми лет?

– Ты забыл еще о том, что улицы в городке длинные, извилистые, на версту добрую тянутся, а то и на две версты! Да только народ детишек своих любит, за ними присматривает да охальничать пришлым не позволяет. Хоть и россияне, но не безумцы же, не тати какие…

Корф немного остыл – что-то в словах собеседника натолкнуло его на новую мысль, но она пока не оформилась.

– Ну пусть будет так, – камергер Корф опустился на скамью. – Так, говоришь, растет смышленым да сильным?