Елизавета. В сети интриг

Елизавета пошла много дальше. Она повелела возвести в Москве триумфальные ворота в честь своей коронации, а на них изобразить аллегорическую картину: солнце в короне с подписью: «Само себя венчает». В официальном «Описании» триумфальных ворот для тех, кому суть аллегории могла быть неясна, было помещено вот такое пояснение: «Сие солнечное явление от самого солнца происходит не инако, как и Ея императорское величество, имея совершенное право, сама на себя корону наложить изволила».

Амвросий, увидев это сооружение, понял все. Понял, что Елизавета, пусть с виду и пустая красавица, на самом деле готовилась к торжеству давно и заранее все успела обдумать. И эффектный жест императрицы при церемонии коронации, и водруженные врата с картиной, и строки в газетах вполне однозначно утверждали полную независимость императрицы от всех, кто возвел ее на трон и кто хотел бы править от ее имени, «помогать править слабой женщине». Она была ныне свободна от церкви и гвардейцев, от подданных и всех своих советчиков, сколь бы близкими себе их ни считала.

– Продолжайте, отец мой, – прошептала Елизавета, подставляя лицо под кисть, которой архиепископ наносил капельки мирры на лицо владычицы, помазывая ее в монархи. Ибо именно так Бог, а значит, и народ признали новую императрицу.

В один гул слились голоса бесчисленных московских колоколов, от блеска золота и церковной утвари слезились глаза, от тяжести мантии с белыми горностаями, возложенной на плечи императрицы, болела спина – однако более никаких вольностей себе Елизавета не позволила.

– Благодарю тебя, дочь моя, за сие торжество, – прошептал Амвросий, когда церемония заканчивалась.

Императрица лишь милостиво наклонила голову. Сейчас она думала о том, достанет ли ей сил менять в империи старые порядки и традиции так, как задумано, но при этом все-таки так, чтобы не оскорблять ежеминутно чувств своих подданных. «Тяжкую ношу, ох и тяжкую приняла я на душу свою в ту ноябрьскую ночь…»

А потом были пиры в Грановитой палате, балы и крики восторженной московской толпы, бросавшейся за золотыми и серебряными жетонами и деньгами, которые пригоршнями швыряли с балконов и возвышений. Москва еще помнила веселую стройную цесаревну, что некогда вихрем проносилась по улицам старой столицы на белом коне в поля на охоту. И теперь не могла не радоваться торжеству своей любимицы.

Москвичи, к счастью, не ведали, что удивительный размах и помпа, с коей была устроена коронация, – плод усилий самой императрицы. Вернее, воплощение ее повелений.

– Державе убытку не будет, но должна быть хоть какая-то отрада. И то – все равно недоимки не собрать. Так уж пусть порадуется люд-то.

И поставила размашистую подпись на манифесте о прощении преступников и сложении всех штрафов и начетов с 1719 до 1730 года. Для уже наказанных казнокрадов, растратчиков и взяточников в манифесте значилась невиданная льгота. Их не только освобождали от наказания, но и разрешили вернуться на государственную службу.

Празднование коронации, несмотря на столь широкие жесты, которые несомненно привели к истощению казны, надолго запомнили жители Москвы. Традиционные залпы салюта и пальба стоящих шпалерами войск, триумфальные арки и украшенные разноцветными полосами ковров и сукна стены окрестных домов, вдоль которых двигалась церемония. Толпы народа следили за грандиозными выездами знати, а многолюдные маскарады, в которых принимали участие тысячи человек, были повторены девять раз подряд!

Щедрые милости как из рога изобилия хлынули на подданных – одни получили новые чины, ордена, другие – поместья, третьи – деньги, четвертые – помилование. Государыня объявила массовые амнистии.

Двадцать седьмого сентября, уже вернувшись в Санкт-Петербург, Елизавета подписала указ: «Ее императорскому величеству сделалось известно, что в бывшие правления некоторые лица посланы в ссылки в разные отдаленные места государства и об них когда, откуда и с каким определением посланы, ни в Сенате, ни в Тайной канцелярии известия нет, и имен их там, где обретаются, неведомо: потому Ее императорское величество изволила послать указы во все государство, чтобы, где есть такие неведомо содержащиеся люди, оных из всех мест велеть прислать туда, где будет находиться Ее императорское величество, и с ведомостями, когда, откуда и с каким указом присланы».

– Ох, матушка, крутенько забираешь…

– Арманушко, не становись занудою, прошу. Ты не знаешь, какие обеты принесла я там, в первопрестольной. Да и никто не знает: сие одному лишь госоподу нашему ведомо. Однако же сим обетам я буду следовать столько, сколько живу. И от них, уж поверь, меня никакими словами не отвратить. Так что не старайся понапрасну – токмо силы бесцельно истратишь да слова впустую.

О да, неженский характер императрицы тогда впервые проявился в полную силу. А обет, который она дала Богу, был более чем нерушим. С того апрельского дня и до самой своей кончины Елизавета Петровна, императрица и самодержица, не принимая формального акта, ничего не провозглашая, все же не подписала ни одного смертного приговора.