Елизавета I

Скорее всего леди Браун сказала, что ничего не знает, и Елизавета, которой растерянность теперь не мешала мыслить трезво и ясно, попыталась сообразить, в каких достаточно безобидных проступках могли сознаться ее приближенные. Сделав вид, что хочет лишь узнать всю правду, она послала за Тайриттом, намереваясь выведать, что же все-таки сказали своим тюремщикам Кэт и Перри.

Начала она с двух небольших признаний, которые не могли иметь сколько-нибудь серьезных последствий. Первое — в приписке к одному из своих посланий Сеймуру она заметила, что Перри можно «доверять» во всем. Но относилось это вовсе не к каким-то тайным замыслам, речь просто шла о том, чтобы подыскать ей жилище в Лондоне. И второе — миссис Эшли предостерегала милорда адмирала против приезда в Хэтфилд, дабы «избежать возможных кривотолков». Впрочем, даже и это не понравилось Елизавете — нет и не может быть никаких «кривотолков». Но в любом случае нельзя такую мелочь ставить в вину человеку.

Тактика Елизаветы была Тайритту совершенно ясна, и он без дальнейших умолчаний раскрыл ей всю серьезность ситуации, призвав «подумать о собственном достоинстве да и о нависшей опасности, ибо Елизавета всего лишь подданная короля». Далее, воспользовавшись тем, что она сама заговорила о Кэт Эшли, Тайритт принялся нудно рассуждать, какая это безответственная и бесчестная особа, не только нескромная и неумная, но еще и морально испорченная, да и Перри не лучше. Если Елизавета откровенно во всем признается, он, Тайритт, убежден, что, «учитывая ее молодость, все и зло и позор» Совет переложит на плечи этих двоих.

Но если Тайритт решил, что Елизавета воспользуется, как неразумное дитя, возможностью спрятаться за спиною других, а уж тем более близких ей людей, то он сильно ее недооценил. «По лицу видно, что она виновна», — докладывал он регенту, добавляя, что Елизавета упрямо твердит, что ни в какие тайные переговоры с Сеймуром ни Кэт, ни Перри не вступали. И у него такое ощущение, что простыми угрозами и гневными речами на Елизавету воздействовать не удастся. «Коль скоро речь идет о миссис Эшли, — писал он, — она выдержит любые штормы».

И тем не менее Тайритт продолжал давить на Елизавету, заходя с разных сторон, пытаясь — отказавшись наконец от политики прямых угроз — взять мягкостью, лишь бы отыскать слабое место. И он нашел его. «Доброе убеждение» взамен гневного окрика все-таки сработало, во всяком случае, Тайритту показалось, что таким образом он «начинает входить к ней в доверие». Действительно, Елизавета сделала серьезное признание: у нее была долгая беседа с Перри, в которой казначей спрашивал, готова ли она выйти за Сеймура, если Тайный совет одобрит этот брак. «Это доброе начало, — отмечал Тайритт, — надеюсь, и дальше все пойдет в том же духе».

Три дня он неустанно задавал вопрос за вопросом, но на четвертый увидел, что заходит в тупик. Не то чтобы Елизавета замкнулась, напротив, тон бесед сделался почти дружеским, по его словам, «более дружеским, чем когда-либо с самого момента моего здесь появления», особенно после того как он передал Елизавете письмо от регента (тут тоже не обошлось без хитрости: письмо действительно было адресовано Елизавете, но Тайритт якобы показал ей его, «преодолевая сильное внутреннее сопротивление», мол, «если бы не обстоятельства, и за тысячу фунтов этого бы не сделал»; Тайритту показалось, что Елизавета восприняла этот шаг как «большое одолжение»).

Однако же чем дальше, тем яснее становилось, что она готова сказать ровно столько, сколько считает нужным, и ни слова больше. «Уверяю вас, Ваша Светлость, — писал Тайритт Эдуарду Сеймуру, — что миледи Елизавета необыкновенно умна и выведать у нее что-либо можно только с помощью большого терпения». Но даже и проявляя его, он не мог сломить сопротивления Елизаветы, в какой-то момент упираясь в глухую стену. Обессилев в конце концов, Тайритт воззвал к регенту, убеждая его, в частности, прислать назад леди Браун, уехавшую из Хэтфилда вскоре после его прибытия. «Только она может заставить миледи Елизавету сказать всю правду», — писал он, упирая и на «проницательность» ее, и на близость Елизавете, что должно было принести желаемый эффект. О леди Браун отзывались таким образом уже не впервые. Сеймур тоже пытался использовать ее влияние на Елизавету в своих матримониальных интересах, ценя, по словам одного из слуг, ее «мудрость и умение решать дела».

В целом же представляется, что, выдерживая каждодневную пытку бесконечными вопросами, Елизавета собиралась с силами. Облегчало ее положение то, что, как выяснилось, Кэт Эшли не бросили в темную вонючую камеру Тауэра, но содержали в более приличных условиях. Сохранялась надежда на ее избавление — если, конечно, она, Елизавета, будет, как и прежде, твердо настаивать на том, что, хоть Перри и пытался выяснить ее отношение к возможности брака с адмиралом, Кэт «всегда отговаривала» ее, да и вообще если затрагивала этот предмет, то только затем, чтобы самым серьезным образом напомнить, что без согласия Совета о замужестве ей и думать не следует.